Отправлено: 10.09.07 18:33. Заголовок: Загадки истории

Для всех, кто любит покопаться в неясных, неоднозначных или попросту спорно освещаемых исторических событиях.

На данный момент в этой теме:


Трагедия замка Майерлинг
Людвиг II Баварский - безумный монарх
Иоанн I Посмертный
Дело об ожерелье
"Железная маска" - государственная тайна Бурбонов
Людовик XVII: Жизнь и легенда
Папесса Иоанна
Каспар Хаузер
Клеманс Изор
"Письма из ларца" Марии Стюарт

 Отправлено: 16.01.08 19:56. Заголовок: Мишель, всегда пожал..

Мишель, всегда пожалуйста! Конечно, не заругаем, мы не злые :)

Это объяснить проще. "Название" династии - это родовое имя (проще говоря, фамилия), а оно наследуется по мужской линии, передаётся ребёнку от отца. А титул - это совсем другая вещь, с родовым именем не связанная, он наследуется по правилам, похожим на наследование имущества - может и к дальним родственникам перейти, имеющим совсем другую фамилию, и т.п. Так и происходит смена династий.
Так что положение Эдуарда вполне логично - корону он унаследовал от матери, а фамилию носит отцовскую.
Оффтоп: Точно так же, например, в той же Англии сменилась династия в 1154 году, когда новый король, Генрих II, унаследовал права на корону от матери, а родовое имя носил по отцу. Так норманская династия сменилась на династию Плантагенетов.
Вообще, это типичный случай.

 Отправлено: 17.01.08 16:36. Заголовок: Спасибо, Серж, за об..

Спасибо, Серж, за объяснение!
Вообще, мне более понятно, чтобы корона передавась по прямой мужской линиии - тогда все четко, ясно и голову ломать не надо!

 Отправлено: 20.01.08 20:30. Заголовок: Это если она есть, п..

Это если она есть, прямая мужская линия... А если кому-нибудь из правителей не повезло хотя бы на одного сына, то тут приходится ломать голову не только нам, но и всей династии. Более расплывчатые правила в действие вступают...

 Отправлено: 20.01.08 21:16. Заголовок: Клеманс Изор (по кн..

Клеманс Изор

(по книге Р. Белоусова "Из родословной героев книг")

Кто однажды побывал на юге Франции, проехал по душистым полям Лангедока, по одетым в зелень платанов древним городкам Прованса, не может не полюбить этот солнечный край. Здесь все: пейзаж, архитектура, наряды, даже воздух — очаровывает. Завораживают старинные песни и древние легенды, рожденные в давно минувшие времена рыцарства.
Древний город Тулуза, где некогда владычествовали могущественные графы, особо поражает впечатлительного путешественника. Его воображение рисует картины прошлого: нашествия вестготов, франков, викингов; отчаянные схватки рыцарей, набеги мавров, восстания горожан; костры инквизиции на площадях, заговоры феодалов в замках и влюбленные трубадуры, воспевающие б стихах любезных их сердцу дам. Взор нельзя оторвать от обилия цветов, всюду — розы, фиалки. Верно говорят: Тулуза — это царство цветов. Недаром здесь родились знаменитые «Цветочные игры», учрежденные Клеманс Изор, той самой, истории которой посвятил свое первое произведение Пьер Нозьер — герой одноименного романа Анатоля Франса. Впрочем, сочинение, в которое начинающий автор вложил все свои понятия о любви и искусстве, так и не увидело свет.
О Клеманс Изор писал не один Франс. О ней упоминают многие известные литераторы от Шатобриана до Жюля Валлеса. И многих вдохновляла ее история — загадочная и прекрасная. Еще в 1788 году поэт Флориан посвятил ей стихи.
...Влюбленная в доблестного рыцаря Лотрека, она была заключена в башню непреклонным отцом, который противился их «нежной страсти». В знак верности Клеманс Изор бросает своему возлюбленному букет полевых цветов. Но вот Лотрек погибает на войне, заслонив своим телом жестокого отца своей дамы сердца. Перед смертью он просит передать ей букет, обагренный его кровью. Клеманс остается лишь умереть с горя, завещав:

...чтобы ежегодно
В память нашей любви
Каждым из этих цветков награждали
Самого искусного трубадура.

В прошлом веке некий Дюмеж вслед за Флорианом повторил историю Клеманс в своей «Тулузской биографии». Мало того, тот же Дюмеж представил тетрадь на пергаменте, найденную в аббатстве Сен-Савен в Лаведане. Среди содержащихся в ней стихов, написанных в XV веке, одно было посвящено Клеманс, дарительнице цветов. Правда, к огорчению многих, стихи эти оказались обыкновенной подделкой.
Не один век живет традиция, начало которой якобы положила Клеманс: в 1324 году она основала «Цветочные игры» — своеобразный праздник поэзии. С тех пор ежегодно, третьего мая, Тулузская литературная академия вручает три позолоченных серебряных цветка, в том числе и «Золотую фиалку», авторам лучших поэтических произведений на провансальском и французском языках, представленных на ее рассмотрение.
Споры о том, существовала ли Клеманс Изор в жизни, не выдумка ли она и плод фантазии, идут давно. Впервые имя женщины, о которой спорят вот уже добрых триста лет, было упомянуто тулузским казначеем. Звали его Бертран де Брюсель. На последней странице муниципальных счетов за 1488—1489 годы он записал, что выплатил десять су художнику Жаку Мустье за надпись на портале ратуши — эпитафию Даме Клеманс. Кто была эта дама? И почему муниципалитет заказал в ее память эпитафию?
Ответ на это содержался в лекциях по наследному праву, прочитанных юристом Гийомом Бенуа в 1499 году. Говоря о том, что, согласно римскому праву, можно завещать имущество городу для празднования ежегодных игр, он ссылался на пример «знаменитой женщины, Дамы Клеманс, богатой горожанки города Тулузы, которая, стремясь побудить молодых людей культивировать красоту языка, завещала своему городу кое-какие доходы, которые идут на оплату трех позолоченных серебряных цветков, распределяемых каждый год».
Обратите внимание на то, что это упоминание о Клеманс появилось лишь через полтора столетия после того, как была учреждена знаменитая теперь награда «Золотая фиалка».
Есть, правда, еще одно свидетельство, но оно, по существу, не добавляет ничего нового к известному. Это — обращение муниципалитета о майских празднествах в 1524 году. В нем приглашались «люди всех званий, в том числе школяры, буржуа, ремесленники и другие... принять участие в конкурсе, учрежденном Дамой Клеманс, чью душу взял бог».
С этих пор во время майских праздников произносится похвальное слово дарительнице. В 1527 году, например, с ним выступает гуманист Этьен Доле, сожженный впоследствии на костре. Славят ее и другие ученые за то, что она «основала в Тулузе литературные игры».
Приблизительно с этого времени имя дарительницы регулярно появляется в муниципальных счетах, ранее хранивших загадочное молчание. Отныне в финансовых отчетах ссылаются на завещание Клеманс, чтобы оправдать различные расходы.
Но пока что было известно одно лишь имя — Дама Клеманс. Имелась ли у нее фамилия? Об этом узнали лишь в 1557 году. В письме, адресованном поэту Ронсару, говорилось о том, что он внесен в списки участников литературных игр, празднуемых каждый год и основанных «по распоряжению святой Дамы Клеманс Изор».
В том же году из церкви ла Дорад перенесли в ратушу статую, которая, как утверждали, изображала великодушную дарительницу. В эпитафии, высеченной на латыни у ее основания (возможно той самой, за которую Жак Мустье получил свои десять су), говорилось: «...из знаменитой семьи Изор, ведя безукоризненную жизнь в постоянном безбрачии и прожив целомудренно пятьдесят лет, учредила на свои деньги для общественного пользования хлебный, винный, рыбный и овощной рынок и завещала его капитулам и тулузскому населению, обязав его устраивать ежегодно литературные игры в общественном здании, построенном на ее средства, приносить розы на ее могилу и справлять там поминки на остаток ее наследства».
На завещание Клеманс Изор ссылался и Жан Боден, философ и эрудит XVI века. Году этак в 1559-м в своем «Слове к сенату и народу Тулузы» он предлагал основать колледж, в котором преподавание велось бы в соответствии с новым гуманитарным духом. Предвидя возможные возражения финансового порядка, он и напоминал о даре знаменитой тулузанки.
Когда Екатерина Медичи в 1565 году вместе с сыном королем Карлом IX посетили Тулузу, въезд их в город был обставлен особенно пышно. На пути коронованных особ создали серию триумфальных арок. Их украшали картины и статуи, изображавшие легендарных личностей — славу и гордость Тулузы. Но самое большое впечатление произвел огромный шар, раскрывшийся при приближении юного короля. К удивлению всех, из шара спустилась живая «нимфа». Это была Клеманс Изор. Она приветствовала монарха и поднесла ему три золотых цветка. С этих пор, можно сказать, Клеманс Изор прочно утвердилась в официальной истории Тулузы.
Но вот настал семнадцатый век — столетие сомнений и ниспровержения авторитетов. Сомневался и советник тулузского парламента Гийом Кастель. В своих «Мемуарах по истории Лангедока», опубликованных в 1633 году, он заявил, что никому так и не удалось отыскать знаменитое завещание Дамы Клеманс. Мало того, он утверждал, что эпитафия на основании ее статуи на самом деле относится к 1557 году. Сама же статуя, судя по ее стилю и трактовке костюма, несомненно надгробный памятник XIV века, который без всякого зазрения совести позже подправили. Не остановились даже перед тем, чтобы заменить руки и вложить в них знаменитые цветы и свиток стихов.
Однако не это явилось для Гийома Кастеля главным аргументом. Он вопрошал: почему в описании об учреждении Литературной академии, которое мы находим в «Законах любви» — своего рода каноне романской поэзии XIV века, в котором сосредоточены правила, предлагаемые поэтам — участникам литературных игр-конкурсов, нет и намека на даму-учредительницу? И, надо сказать, в этом Гийом Кастель был абсолютно прав. Рукопись эта, кстати сказать, украшенная великолепными миниатюрами, была обнародована в 1356 году. Ныне она бережно хранится в особняке д'Ассеза, где и сегодня помещается Литературная академия Тулузы. Так вот, в «Законах любви» сказано буквально следующее: в один из вторников ноября 1323 года семь тулузских горожан собрались в саду предместья Огюстин и решили обратиться со стихотворным посланием к трубадурам, приглашая их участвовать в поэтическом конкурсе. Победитель его получит «Фиалку из чистого золота».
Из всего этого можно сделать вывод: нет никаких сомнении относительно происхождения Тулузской литературной академии. Она возникла благодаря инициативе семи известных поименно горожан, которые стремились поддержать искусство поэзии, некогда столь блистательное в Лангедоке.
Что касается вмешательства какой-либо женщины, то о ней нет и речи. Гийом Кастель даже брался утверждать, что «Дама Клеманс, которую называют основательницей академии, вообще никогда не существовала».
Это было смелое, но и дерзкое заявление, положившее начало распре между сторонниками и противниками нашей героини.
Одни с пеной у рта отстаивают ее право на существование. Среди защитников бедной Клеманс особенно усердствовал Дом Вессет, автор «Общей истории Лангедока», появившейся в 1745 году.
Недруги Клеманс столь же яростно доказывают, что она плод фантазии, красивая легенда и только. Больше того — она, мол, порождение невольной ошибки, которой «затем воспользовались муниципальные документы, чтобы оградить от строгого контроля королевских агентов некоторые статьи муниципального бюджета, подпадавшие под закон против роскоши и объявленные неприкосновенными в силу завещательного дара».

В вашей Изор нет ничего от этого бренного мира:
Вы, ищущие ее следы на земле,
Обратите лучше свои взоры к небесам! —
советовал поэт.

И вообще, не унимались ниспровергатели Клеманс, во всей этой истории слишком много сомнительных фактов. Что это за знаменитая семья «Изор», о которой не упоминается ни в одном архивном документе? В какое время жила дарительница? И если она в самом деле основала Литературную академию в 1324 году, то почему об этом все-таки умалчивают «Законы любви»?
Но, может быть, она лишь восстановила это учреждение, пришедшее в упадок, и жила либо в начале XV века, как предполагали одни, либо во второй половине его, как считали другие?
Иные защитники Клеманс возмущались: как можно игнорировать или принимать за шутку, а еще хуже за мистификацию недвусмысленное заявление Жана Бодена — уважаемого мыслителя XVI века? Не менее убедительно и свидетельство Гийома Бенуа: где это видано, чтобы профессор права иллюстрировал принципы, излагаемые в лекциях, ссылками на какие-то сомнительные факты? Ясно, что он приводил подлинные. И разумно ли при отсутствии «формальных текстов» пренебрегать устной традицией, которая всегда была и будет живым источником истории? Но даже если согласиться, что все это не более, как легенда, следовало бы объяснить ее возникновение, отыскать ее историческое зерно, из которого она произросла.
Получалось, что в этой подлинной истории или красивой легенде — как хотите — слишком много неясного. И наиболее трезвые участники спора предложили компромисс: не следует ли ограничиться утверждением, что когда-то (точное время установить невозможно) некая тулузанка, которая, возможно, называлась совсем и не Клеманс Изор, завещала городу средства, позволившие поддержать существование Литературной академии. Эта версия фигурирует и ныне во многих справочниках и энциклопедиях, часто, однако, с той лишь разницей, что само имя Клеманс Изор не ставится в них под сомнение.
Остается ждать и искать. Искать документ, который подтвердит, что некогда жила в Тулузе горожанка по имени Клеманс Изор. Время разрешит многовековой спор. И сторонники Клеманс, или как ее там называли в действительности, восторжествуют. Из прелестного символа, каким ее многие ныне считают, она превратится в подлинную историческую героиню.

А пока напомним о тех, кто удостоился этой едва ли не самой древней в Европе литературной премии.
Первый конкурс состоялся 3 мая 1324 года. Народу на праздник поэзии собралось видимо-невидимо. В жюри вошло семь членов. Награду единодушно присудили мэтру Арно Видалю из Кастельнодари — цветок достался ему за песнь в честь Святой Девы. Тогда же, в присутствии членов муниципалитета, ему вручили приз.
В XVI веке премия досталась Ронсару. Великий поэт, получив награду, как гласит легенда, послал ее в подарок своей почитательнице королеве Марии Стюарт. В ответ она передала ему венок из серебряных роз, на каждом листке которых, словно росинки, сверкали бриллианты. А на ленте, обвивающей венок, было написано: «Ронсару — Аполлону источника муз».
В разное время знаменитой премии удостаивались Робер Гарнье, Виктор Гюго, Шатобриан, Альфред де Виньи.
В Тулузе многое сохранилось от далеких времен. Свидетели былого: узкие средневековые улочки, дома из красного песчаника; древний собор Сен-Этьенн, построенный задолго до того, когда жила таинственная Дама Клеманс; собор Святого Якова и особняк д'Ассеза — ровесники знаменитой дарительницы; ратуша, где некогда будто бы стояла ее статуя. И кажется, что слышишь нескончаемые голоса состязающихся трубадуров, оспаривающих право завоевать «Золотую фиалку».

 Отправлено: 20.01.08 21:25. Заголовок: Serg, спасибо!:) Дей..

Serg, спасибо!:) Действительно, очень интересная и загадочная история:)

 Отправлено: 05.02.08 06:27. Заголовок: "Письма из ларца..

"Письма из ларца" Марии Стюарт

История Марии Стюарт овеяна тайнами и легендами. Одной из них является загадка так называемых "писем из ларца" - документов, обнародованных на суде над нею и использованных как доказательство неверности королевы и её участия в заговоре против мужа. Непосредственно с тех пор и до наших дней об их подлинности идут непрекращающиеся споры. Исторические документы первостепенной важности, проникновенные послания и стихи, обращённые к любимому человеку - действительно ли всё это принадлежит перу шотландской королевы или же это клевета, сфальсифицированная её врагами?

(Предысторию вопроса можно прочитать, например, в биографии Марии Стюарт в теме "Наши любимые исторические личности")

Вот, например, Стефан Цвейг, руководствуясь в основном психологическими моментами, приходит к выводу, что эти бумаги - подлинные, во всяком случае, их основная часть:

"Историю любви Марии Стюарт к Босуэлу раскрывают нам источники двоякого рода: во-первых, записки современников, хроники и официальные документы; во-вторых, серия дошедших до нас писем и стихов, по преданию, написанных самой королевой; и то и другое, как отклики внешнего мира, так и исповедь души, сходится точь-в-точь. И все же те, кто считает, будто память Марии Стюарт во имя последующих соображений морали надо всячески защищать от обвинений в страсти, от которой сама она, кстати, никогда не отпиралась, отказываются признать подлинность писем и стихов. Они начисто перечеркивают их, как якобы подложные, отрицая за ними всякое историческое значение. С точки зрения процессуального права, у них есть для этого основание. Дело в том, что письма и сонеты Марии Стюарт дошли до нас только в переводах, с возможными искажениями. Подлинники исчезли, и нет никакой надежды когда-нибудь их найти, так как автографы, иначе говоря, конечное, неопровержимое доказательство, были в свое время уничтожены, и даже известно кем. Едва взойдя на престол, Иаков I предал огню все эти бумаги, порочащие с обывательской точки зрения женскую честь его матери. С той поры насчет так называемых "писем из ларца" идет ожесточенный спор, в полной мере отражающий ту предвзятость суждений, которою отчасти из религиозных, отчасти из националистических побуждений проникнута вся известная нам литература о Марии Стюарт; непредвзятому биографу тем более важно взвесить все доводы и контрдоводы в этом споре. Однако его заключения осуждены оставаться личными, субъективными, так как единственное научно и юридически правомочное доказательство, заключающееся в предъявлении автографов, отсутствует и о подлинности писем, как в положительном, так и в отрицательном смысле, можно говорить лишь на основании логических и психологических домыслов.

И все же тот, кто захочет составить себе верное представление о Марии Стюарт, а также заглянуть в ее внутренний мир, должен решить для себя, считает он эти стихи, эти письма подлинными или не считает. Он не может с равнодушным "forse che si, forse che no", с трусливым "либо да, либо нет" пройти мимо, ибо здесь - основной узел, определяющий всю линию душевного развития; с полной ответственностью должен он взвесить все "за" и "против" и уж если решит в пользу подлинности стихов и станет опираться на их свидетельство, то свое убеждение он обязан открыто и ясно обосновать.

"Письмами из ларца" называются эти письма и сонеты потому, что после поспешного бегства Босуэла они были найдены в запертом серебряном ларце. Что ларец этот, полученный в дар от Франциска II, первого ее мужа, Мария Стюарт отдала Босуэлу, как и многое другое, - факт установленный, равно как и то, что Босуэл прятал в этом надежно запирающемся сейфе все свои секретные бумаги: в первую очередь, разумеется, письма Марии Стюарт. Точно так же несомненно, что послания Марии Стюарт к возлюбленному были неосторожного и компрометирующего свойства, ибо, во-первых, Мария Стюарт была всю свою жизнь отважной женщиной, склонной к безоглядным, опрометчивым поступкам, и никогда не умела скрывать свои чувства. Во-вторых, противники ее не радовались бы так безмерно своей находке, если бы письма в известной мере не порочили и не позорили королеву. Но сторонники гипотезы о фальсификации уже всерьез и не оспаривают факта существования писем и только утверждают, будто в короткий срок между коллективным их прочтением лордами и предъявлением парламенту оригиналы были похищены и заменены злонамеренными подделками и что, следовательно, опубликованные письма не имеют ничего общего с теми, что были найдены в запертом ларце.

Но тут возникает вопрос: кто из современников Марии Стюарт выдвигал это обвинение? Ответ звучит не в пользу обвинения: да, собственно, никто. Как только ларец попал в руки к Мортону, его на другой же день вскрыли лорды и клятвенно засвидетельствовали, что письма подлинные, после чего тексты снова рассматривались членами собравшегося парламента (в том числе и ближайшими друзьями Марии Стюарт) и также не вызвали сомнений; в третий и четвертый раз они были предъявлены в Йоркском и Хэмптонском судах, где их сравнили с другими автографами Марии Стюарт и опять признали подлинными. Однако самым веским аргументом служит здесь то, что Елизавета разослала отпечатанные оттиски всем иностранным дворам - как ни мало она стеснялась в средствах для достижения своих целей, а все же не стала бы английская королева покрывать заведомую и наглую подделку, которую любой участник подлога мог бы разоблачить; Елизавета была чересчур осторожным политиком, чтобы позволить поймать себя на мелком мошенничестве. Единственное же лицо, которое, спасая свою честь, должно было бы воззвать ко всему миру, прося защиты ввиду столь явного обмана, - сама Мария Стюарт, лицо наиболее заинтересованное и якобы невинно страдающее, если и протестовала, то очень, очень робко и на удивление неубедительно. Сначала она окольными путями хлопочет, чтобы письма не были предъявлены в Йорке - хотя, кажется, почему бы и нет, ведь доказательство их подделки только укрепило бы ее позицию, а когда она в конце концов поручает своим представителям в суде отрицать en bloc [огулом (фр.)] все предъявленные ей обвинения, то это мало о чем говорит: в вопросах политики Мария Стюарт не придерживалась правды, требуя, чтобы с ее parole de prince [слово государя (фр.)] считались больше, чем с любыми доказательствами. Но, даже когда письма были обнародованы в пасквиле Бьюкенена и хула была рассеяна по свету, когда ею упивались при всех королевских дворах, Мария Стюарт протестует весьма умеренно; она не жалуется, что письма подделаны, и только весьма общо отзывается о Бьюкенене как об "окаянном безбожнике". Ни единым словом не обмолвилась она о подлоге в своих письмах к папе, французскому королю и даже ближайшим родным, да и французский двор, чуть ли не с первой минуты располагавший оттисками писем и стихов, ни разу по поводу этого сенсационного дела не высказался в пользу Марии Стюарт. Итак, никто из современников ни на миг не усомнился в подлинности писем, никто из друзей королевы того времени не поднял голоса против такой возмутительной несправедливости, как заведомый подлог. И лишь сто, лишь двести лет спустя после того, как подлинники были уничтожены сыном, прокладывает себе дорогу гипотеза о фальсификации, как результат стараний представить смелую, неукротимую женщину невинной и непорочной жертвой подлого заговора.

Итак, отношение современников, иначе говоря, довод исторический безусловно говорит за подлинность писем, но о том же и столь же ясно, на мой взгляд, свидетельствуют доводы филологический и психологический. Обращаясь сначала к стихам, - кто в тогдашней Шотландии мог бы в столь короткий срок и к тому же на чужом, французском языке, настрочить целый цикл сонетов, предполагающих интимнейшее знание сугубо приватных событий из жизни Марии Стюарт? Правда, истории известно немало случаев подделки документов и писем, да и в литературе время от времени появлялись загадочные апокрифические сочинения, но в таких случаях, как Макферсоновы "Песни Оссиана" или "Краледворская рукопись", мы встречаемся с филологическими реконструкциями далекой старины. Никто еще не пытался приписать целый цикл стихотворений живому современнику. Да и трудно себе представить, чтобы шотландские сельские дворяне, и слыхом не слыхавшие ни о какой поэзии, злонамеренно, с целью оклеветать свою королеву накропали наспех одиннадцать сонетов да еще на французском языке. Так кто же был тот неведомый волшебник - кстати, ни один из паладинов Марии Стюарт не ответил на этот вопрос, - который на чуждом ему языке с непогрешимым чувством формы сочинил за королеву цикл сонетов, где каждое слово и каждое чувство созвучно тому, что происходило в ее святая святых? Никакой Ронсар, никакой Дю Белле не могли бы сделать этого так быстро и с такой человеческой правдивостью, не говоря уж о Мортонах, Аргайлах, Гамильтонах и Гордонах, неплохо владевших мечом, но вряд ли достаточно знавших по-французски, чтобы кое-как поддерживать на этом языке застольную беседу.

Но если подлинность стихов бесспорна (на сегодня этого уже никто не отрицает), то бесспорна и подлинность писем. Вполне вероятно, что при обратном переводе на латинский и шотландский (только два письма сохранились на языке оригинала) отдельные места и подверглись искажению, не исключена возможность и последующих вставок. Но в целом те же доводы говорят о подлинности писем, а особенно последний аргумент - психологический. Ибо если бы некая злодейская камарилья захотела из мести, сфабриковать пасквильные письма, она бы наверняка изготовила прямолинейные признания, рисующие Марию Стюарт в самом неприглядном свете, как похотливую, коварную, злобную фурию. Было бы совершеннейшим абсурдом, ставя себе злопыхательские цели, приписать Марии Стюарт дошедшие до нас письма, которые скорее оправдывают, чем обвиняют ее, ибо в них с потрясающей искренностью говорится о том, как ужасно для нее сознание своей роли пособницы и укрывательницы преступления. Эти письма говорят не о вожделениях страсти, это крик исстрадавшейся души, полузадушенные стоны человека, заживо горящего и сгорающего на костре. И то, что они звучат так безыскусно, набросаны в таком смятении мыслей и чувств, с такой лихорадочной поспешностью - рукой, трясущейся - вы это чувствуете - от еле сдерживаемого волнения, как раз это и свидетельствует о душевной растерзанности, столь характерной для всех ее поступков этих дней; только гениальный сердцевед мог бы с таким совершенством сочинить психологическую подмалевку к общественным обстоятельствам и фактам. Но Меррей, Мэйтленд и Бьюкенен, которым попеременно и наудачу присяжные защитники Марии Стюарт приписывают этот подлог, не были ни Шекспирами, ни Бальзаками, ни Достоевскими, а всего лишь плюгавыми душонками, правда, гораздыми на мелкое мошенничество, но уж, конечно, неспособными создать в стенах канцелярий такие потрясающие своей правдивостью признания, какими письма Марии Стюарт предстают всем векам и народам; тот гений, что будто бы изобрел эти письма, еще ждет своего изобретателя. А потому каждый непредубежденный судья может с чистой совестью считать Марию Стюарт, которую лишь безысходное горе и глубокое душевное смятение побуждали к стихотворству, единственно возможным автором пресловутых писем и стихов и достовернейшим свидетелем ее собственных горестных чувств и дум."

Шотландский историк Питер Дэвидсон, специалист по старинной литературе, придерживается противоположного мнения:

"...Итог исследования гласит, что часть сонетов является фрагментом лирического послания, касающегоеся некой неизвестной героини (источник 1). Эта часть соединена с религиозным стихом (источник 2) таким образом, чтобы создать видимость последовательного содержания, которое по мере развития становится все менее достоверным. Критическое свидетельство текста является смысловым и стилистическим. Подлинные сонеты Марии хотя и содержат одну или две сомнительных рифмы, но всегда тщательно правильны в ритме и лексике. То, что мы видим в Кембриджской рукописи, - ряд сонетов, которые демонстрируют беспорядок размера (ямбические стихи и александрийские стихи вперемешку) и которые включают строки, не относимые ни к какой системе вообще. Любому поэту сразу ясно, что они просто вульгарны, “trop grossiers”, по словам Брантома, и не относятся к поэзии высшего сорта. Сонеты также содержат варварские ошибки и сроки, которые не в состоянии повиноваться любым поэтическим правилам. Это добавляет неопровержимую силу к суждениям Ронсара и Брантома. Кроме того, я имею подтверждение от множества коллег-специалистов, что эти стихи покажутся неправильными для любого носителя французского языка. Эти тексты более всего похожи на работу маленькой группы, чье знание французского было достаточно для того, чтобы сократить существовавшие ранее тексты и сделать их пригодными к иллюстрированию жизни королевы. Однако этим мошенникам не хватило знания языка для того, чтобы составить ритмически убедительный стих.

Можно сказать, что это исследование объявляет Марию Стюарт невиновной в написании двенадцати глубоко неуклюжих сонетов на сомнительном французском языке. Однако реальную историческую важность имеет тот факт, что сонеты являются доказательством изготовления ложных обвинений против нее. Мы знаем, что в Шотландии середины шестнадцатого столетия существовала группа людей (очень вероятно включавшая Джорджа Бьюккенена), которая составила ряд документов, предназначенных для доказательства вины Марии в преступлении. Поразительная некомпетентность этих людей в вопросах традиций французской поэзии привела к созданию имитации, которая ныне обличает себя как несомненную подделку. Мы должны допустить, что историческая летопись событий, которую мы мы знаем сейчас, является по крайней мере частичным результатом стараний человека или людей, преднамеренно стремившихся к искажению правды.

Однако если подделка и говорит правду, - то такой, какой одна группа шотландцев шестнадцатого столетия видела ее. Эти секретари правды готовы были написать свидетельство, которое заставило бы чудовищную королеву-чужестранку осуждать себя в том, чему английские власти могли бы только поверить. "

Довольно взвешенный подход к проблеме, а также обзор различных мнений по ней можно найти в книге отечественного специалиста по истории разведки и тайной дипломатии Ефима Черняка "Тайны Англии".
К слову, там, а также в других его книгах, подробно и интересно расписана история жизни Марии Стюарт с анализом разнообразных тайн и загадок, которых там большое количество.

"Елизавета быстро превратила свою «дорогую сестру» в пленницу, находившуюся в почетном заключении, которое, впрочем, постепенно становилось все менее почетным. Задачей английской дипломатии было обеспечить согласие сторон — шотландской королевы и регента Мерея — на разбор их притязаний комиссией, назначенной Елизаветой. Для этого в ход пускались и скрытые угрозы, и обещания. Каждая сторона желала знать, какие выгоды последуют из благоприятного для нее решения комиссии — помощь Марии в восстановлении на престол или, напротив, признание Англией правительства регента? Шли споры и о том, должна ли Елизавета персонально возглавить комиссию, а Мария — лично присутствовать при разборе дела. В конечном счете и на предварительных переговорах летом 1568 года, и на последующих заседаниях комиссии в Йорке, а позднее в Вестминстере в Лондоне в эти вопросы так и не было внесено ясности. Это привело к отзыву Марией ее представителей.
Главным козырем Мерея стали знаменитые «письма из ларца» — письма королевы Босвелу. Стоит отметить, что комиссии письма были представлены 7 и 8 декабря 1568 года, то есть уже после того, как уполномоченные Марии Стюарт — епископ Росский Джон Лесли и др. — покинули конференцию. Из лиц, присутствовавших, согласно официальной версии ранее, при вскрытии ларца 21 июня 1567 года, в Вестминстере находились двое — Мортон и Мейтленд. Подлинность документов могла быть засвидетельствована лишь ими двумя. Поскольку комиссия не являлась формально судебным органом, не были применены и обычные методы судебного следствия. Не было ни вызовов свидетелей, ни перекрестного допроса. Правда, комиссия получила — вероятно, несколько позднее — протокол суда над слугами Босве ла — Хеем, Хепберном, Лоури и Дэлглейшем, казненными за участие в убийстве Дарнлея. Но сами свидетели были уже мертвы.
По утверждению лордов — врагов Марии и сторонников регента Мерея, ларец был захвачен 20 или 21 июня 1567 года у слуги графа Босвела Джорджа Дэлглейша, который накануне унес письма из Эдинбургского замка. Ларец — подарок Екатерины Медичи — был украшен лилиями, гербом французского королевского дома Валуа. При вскрытии ларца 21 июня присутствовали лорды Мортон, Map Атолский, Гленкейрн, Хьюм и др., а также высшие сановники страны Мейтленд, Арчибальд Дуглас. Список внушительный, но о нем мы узнаем не из свидетельств этих лиц, а из показаний только одного из них — графа Мортона, будущего регента. Интересно отметить, что через несколько дней после ареста Дэлглейша его подвергли подробному допросу относительно обстоятельств смерти Дарнлея. Не было задано вопросов лишь с ларце и его содержимом. Странное упущение, если считать, что в нем действительно находились письма, на основе которых позднее строились обвинения против Марии Стюарт.
Тем не менее ларец с какими то письмами, вероятно, действительно был захвачен. О том, что, по слухам, в руках лордов находятся письма Марии Стюарт, уличающие ее в убийстве мужа и незаконной связи с Босвелом, писал в Лондон сэр Николас Трокмортон. В конце июля Мерей, возвращаясь из Франции на родину, сообщил испанскому послу, а также Сесилу, что имеются письма королевы к Босвелу, доказывающие ее соучастие в убийстве Дарнлея. Об этом говорил тогда же и граф Леннокс. Их заявления в некоторых чертах совпадают с содержанием так называемого «алмазного письма» из ларца. В нем королева писала: «Его (Дарнлея. — Б.Ч.) сердце из воска, а мое из алмаза». Однако само «алмазное письмо» куда менее определенно свидетельствует о вине королевы, чем это следует из утверждений Мерея и Леннокса. Ясно, что, если бы существовал более доказательный документ, его не заменили бы на это письмо из ларца. Следовательно, одно из двух: либо заявления Мерея и Леннокса — просто неправильное изложение письма с целью дискредитации Марии, либо же эти утверждения отражают какой то ранний этап подделки корреспонденции королевы.
Важно отметить, что захват переписки в июне 1567 года отнюдь не привел к тому, что позиция лордов в отношении Марии стала более жесткой. В заявлениях 30 июня и 11 июля повторялись утверждения, что королева была силой увезена Босвелом — в явном противоречии со свидетельством «писем из ларца», если они, разумеется, не являются подделкой. Еще 14 июля (т.е. за 10 дней до отречения Марии) Николас Трокмортон сообщал из Эдинбурга, что лорды говорят с почтением о Марии и собираются восстановить ее на престоле, несмотря на враждебность общественного мнения.
«Письма из ларца» были использованы против королевы только через несколько месяцев после ее отречения, в декабре 1567 года. Именно тогда шотландский тайный совет постановил, что парламент должен оправдать восстание лордов против королевы, поскольку собственноручно написанные ею письма безусловно уличают Марию как участницу убийства Дарнлея. Таким образом, у лордов было целых полгода для подлога. Возможно, что шлифовка подделки продолжалась еще до лета 1568 года. По крайней мере при неофициальной передаче корреспонденции членам английской комиссии там определенно находились письма, не включенные в окончательный набор (это явствует из свидетельства английской стороны, что ей были показаны письма, содержащие сведения, которые не фигурируют в опубликованных позднее «письмах из ларца»).
Вопрос о том, насколько были искажены письма, попавшие в руки лордов, был предметом бесконечных споров исследователей. «Среди всех вызывающих споры исторических сюжетов историю Марии Стюарт уже много лет считают поразительно сложной, запутанной и продолжают считать таковой и поныне», — писал в 1754 году шотландский историк У. Гудел в книге «Анализ писем, как утверждают, написанных Марией, королевой шотландской, графу Босвелу». В это время известный философ и историк Д.Юм в своей «Истории Англии» целиком встал на сторону противников Марии Стюарт. Юма поддержал У. Робертсон, едва ли не самый известный шотландский историк, автор уже упомянутой «Истории Шотландии в правление королевы Марии».
Одну из наиболее основательных попыток доказать подложность писем предпринял в середине XVII века цитированный выше У. Гудел. Он признавал, что задача подделки писем королевы была очень сложной. Поэтому сначала сфабриковали письма и любовные стихи по шотландски, а лишь потом их перевели на французский и латинский языки. Гудел пытался путем лингвистического анализа доказать, что французский текст является переводом с шотландского оригинала. Иногда переводчик даже не вполне понимал тонкости стиля оригинала. Шотландские идиомы и пословицы переводились механически, при этом терялся их смысл. У. Гудел выдвинул идею, что речь могла идти не только о подделке, но и о частичном изменении текста писем королевы. Теория Гудела через сто лет была модернизирована Д. Хозеком.
Нередко доводы основывались на совершенном игнорировании нравов эпохи. Современник У. Гудела У. Татлер в 1767 году заявлял, что письма, «кажется, сами составляют презумпцию невиновности, поскольку не только королева, но любая женщина, у которой можно предполагать хоть немного благоразумия и самое слабое чувство скромности, не могла бы написать подобные письма». Татлер отмечал, что даже если письма в основном были написаны королевой, то это еще не значит, что они целиком вышли из под ее пера. Он подтвердил мнение Гудела, что, вопреки уверениям врагов, французский текст писем явно не является оригиналом, а перевод с английского (вернее, с шотландского). Точно так же как и та часть писем, которая якобы была написана по латыни. Сам же Гудел, считая полностью подорванной веру в аутентичность писем, добавлял: «Я не могу не поражаться и не удивляться тому, что существует столь много писателей, и католиков и протестантов, считающихся лицами учеными и способными к здравому суждению, которые позволили убедить себя в правильности столь неправдоподобных, вернее, не заслуживающих доверия, и бессмысленных россказней».
В XIX в. был найден французский текст писем, ранее известных лишь в их шотландской или латинской версии. И тогда выявилось, что в некоторых из них существует обратное отношение — французские идиомы грубо переведены на шотландский язык. Д. Хозек в книге «Мария, королева Шотландии, и ее обвинители» (Лондон, 1870) считает, что отдельные французские письма были адресованы Дарнлею (но он не доказал, что Дарнлей вообще знал французский язык).
В конце XIX в. в дискуссию активно включились немецкие исследователи. Историк Г. Бреслау предлагал считать подлинными часть писем (Гердес Г. История Марии Стюарт. 1885); Г. Гердес (Спорные вопросы истории Марии Стюарт. 1886) выдвинул теорию, что часть одного из писем (№1) была написана Дарнлеем Марии, а часть другого письма (№2) — Марией Мерею. В 1882 году Б. Зепп в книге «Дневник несчастной шотландской королевы Марии Стюарт» высказал предположение, что большинство писем представляют собой перефразировку дневника, который вела Мария. Как подчеркнул в 1886 году немецкий историк О. Карлова (Карлова О. Мнимые письма Марии Стюарт графу Босвелу. Гейдельберг. 1886), по существу подлинность писем удостоверяется лишь свидетельством под присягой Мортона — ярого врага Марии, участника убийства Риччио и заговора против Дарнлея. Его никак нельзя считать незаинтересованным свидетелем. Будущий шотландский регент был человеком небрезгливым в средствах. Так, он предлагал после восстания в английских северных графствах выдать Елизавете за деньги его предводителя графа Нортумберленда, оказавшего Мортону немало услуг, когда тот находился изгнанником в Англии. Письма, представленные шотландскому парламенту, не имели подписи Марии, вопреки позднейшим утверждениям ее врагов. При разборе дела королевы в Англии оригиналы писем были показаны членам английского тайного совета, которые, сравнив их с другими, несомненно написанными королевой, признали их аутентичность. По мнению О. Карлова, подделку, вероятно, осуществили лорды Мортон, Мерей и Леннокс — отец Дарнлея, возможно, с участием секретаря Мерея Джона Вудса. Мейтленд был в курсе всей этой махинации. Основу «писем из ларца», возможно, составляли какие то письма и заметки Марии Стюарт, захваченные у нее или другим путем попавшие в руки ее врагов, а также письма Дарнлея к королеве.
Приводились и самые различные доводы в пользу аутентичности писем — вплоть до ссылок Юма и Робертсона на то, что эти бумаги не вызвали сомнения у шотландского парламента или комиссии, назначенной Елизаветой. А. Петрик в книге «Письма королевы Марии Стюарт графу Босвелу» (вышедшей в 1873 году на немецком языке в Петербурге), защищая версию о подложности писем, тем не менее приводит и аргументы в пользу их подлинности: отказ посла Марии Стюарт Лесли, епископа Росского, сравнивать подписи королевы, содержание писем, в которых — будь они фальсификацией — находилось бы больше фактов, призванных свидетельствовать о ее виновности, стиль писем, с трудом поддающийся подделке, упоминание различных побочных обстоятельств и тайных переговоров, которые действительно имели место, и т.д. Одно из наиболее веских доказательств в пользу подлинности писем, полагал Т.Гендерсон в книге «Письма из ларца и Мария, королева Шотландии» (Лондон, 1889), — это молчание, которое хранили о них сама Мария Стюарт и ее сторонники. Во время следствия в Англии Мария в конце концов заняла позицию отрицания, но ведь она не признавала позднее подлинность и других написанных ею писем.
Возможно еще одно решение загадки. Допустим, что письма подлинные, но действительно ли это письма Марии Стюарт, а не какой либо другой женщины, авторство которых лорды приписали королеве (все равно — зная или не зная, что совершают подлог)? Более того, может быть, письма, копии которых были представлены комиссии, назначенной Елизаветой, даже принадлежат нескольким лицам, в числе которых была и сама шотландская королева? А поскольку отношения между Марией Стюарт и Босвелом, ее роль в убийстве Дарнлея нам известны прежде всего на основании «писем из ларца», то, если они, хотя бы частично, написаны другими людьми или обращены к другим адресатам, вся эта история предстанет совсем в ином свете.
Подробный анализ содержания писем заставляет усомниться в том, что их мог написать один и тот же человек. Английский посол Рэндолф утверждал, что у Босвела была «другая жена» во Франции. Не исключено, что часть писем исходила от нее. Добавим, что возможным кандидатом на роль подлинного автора писем является и норвежка Анна Трондсен, с которой Босвел был обручен, если не обвенчан. Ее почерк не напоминал почерк королевы, но письма Трондсен могли быть переписаны. Женой Мейтленда была Мария Флеминг, фрейлина Марии Стюарт, воспитывавшаяся вместе с королевой во Франции. Подпись Марии Флеминг — сохранились ее образцы — почти не отличима от подписи королевы. При отсутствии оригиналов «писем из ларца» — судьба их осталась неизвестной — вряд ли вопрос о подлинности получит когда либо однозначное решение…"

Глядя на такой разброс мнений, действительно кажется, что вряд ли... А впрочем, будем ждать. Время покажет...

Источники и литература:
Сам текст "писем" (англ. яз.)
Критический анализ "писем" (англ. яз.)

Стефан Цвейг. Мария Стюарт
Ефим Черняк. Тайны Англии
Ефим Черняк. Вековые конфликты.
Ефим Черняк. Пять столетий тайной войны.

http://www.maria-stuart.ru/ - сайт, посвящённый Марии Стюарт.