Отправлено: 19.10.07 21:15. Заголовок: Дела давно минувших дней

Собираем и обсуждаем здесь самые красивые и интересные исторические факты и происшествия.

На данный момент в этой теме:

Повесть о короле Родриго
Генрих II и Томас Бекет
Генрих III
Битва при Павии. 1525 г.
История ордена иезуитов
Одиночные плавания через Атлантику
Легенда о "панамской даме"
Взятие Гранады
Взятие Гранады (продолжение)

 Отправлено: 06.07.08 18:06. Заголовок: Serg, огромное спаси..

Serg, огромное спасибо!
Как всегда, очень-очень интересно!

 Отправлено: 07.07.08 18:14. Заголовок: Легенда о "панам..

Легенда о "панамской даме"

Ещё одна любопытная старинная история - снова в изложении Ж. Блона, из той же книги (автор прекрасный рассказчик ИМХО! Хоть всю книгу выкладывай по главам)

Итак, это случилось в 1671 году на побережье Карибского моря. Панамского канала тогда ещё, конечно, не было, но Панама уже была большим и процветающим городом, одной из самых крупных испанских колоний. И именно поэтому она привлекла внимание знаменитого пиратского капитана, храброго и жестокого Генри Моргана. Собрав большую армию флибустьеров, он подступил к городу и у его стен разбил охраняющую его испанскую армию. В городе, оставшемся без защиты перед лицом захватчиков, началась паника...

— Они идут! Они идут!
В течение веков этот крик, вырывавшийся из тысяч ртов, гораздо чаще выражал панический ужас, чем безумную радость. Поднявшись в предместье, он перекинулся в город. Его услышали в каждом доме. Когда же через полчаса стало ясно, что сражение проиграно, порт превратился в место действия трудновообразимой драмы.
Оба пирса и весь берег были покрыты людским муравейником, буквально сползавшим в море. Люди прыгали с причалов в лодки, брели по мелководью к суденышкам, бросались вплавь к стоявшим на якоре кораблям, толкались, орали, захлебывались, отчаянно дрались, затаптывая слабых, без всякого снисхождения к женщинам и детям. История знавала подобные сцены панического бегства, когда море мнилось последним прибежищем, последней надеждой на спасение. Шлюпки уже отходили под парусом или на веслах. Сумевшие забраться туда счастливцы толкали гребцов, в безумном страхе за собственную жизнь колотили по головам цеплявшихся за борт, каблуками отдавливали им руки. Над портом стоял сплошной стон, слышались призывные крики, рыдания, проклятия, угрозы, а по прилегавшим улицам с топотом неслась нескончаемая людская река — скорее, скорее, прочь из города!
Согласно описаниям свидетелей, первым поднял паруса и вышел в море корабль, груженный церковными ценностями — среди них был алтарь массивного золота, практически бесценный. Интересно, что эта вещь с той поры бесследно исчезла, превратившись в легенду. Говорили, что «один священник закрасил алтарь белой и голубой краской, а когда привез его в Перу, то распилил на куски». Оставим эту деталь на совести рассказчика и обратимся к другим, значительно более достоверным фактам.
Среди беглецов, которым удалось пробиться на корабль (как мы увидим, им не удалось уйти далеко), была молодая женщина, совсем недавно вышедшая замуж; ее супруг находился в это время в Перу. Она выглядела как живая статуя — точеная фигура, черные волосы, белоснежная кожа, бархатные глаза, короче, канон испанской красавицы того времени, «краше которой в Европе не было и нет никого». Имя этой женщины не сохранилось («панамская дама» — так называют ее хронисты), но реальность ее существования подтверждается многими свидетельствами. Я решил для удобства рассказа наречь ее доньей Эрмосой.
Менее чем в десяти морских милях от Панамы лежит остров Товаго. Первые барки с беженцами еще не успели подойти туда, как сзади над морем поднялся столб дыма.
— Лихоимцы жгут город!
Никому из беглецов не пришло в голову, что пиратам глупо жечь город, взятый ценой таких усилий, до того, как они успели его ограбить. Но для
подобных суждений требовалось известное хладнокровие, а откуда ему было взяться в подобных условиях? В действительности роковой приказ исходил от дона Гусмана [губернатора Панамы], отошедшего со своим штабом в индейскую деревушку Пенономе, в четырех километрах западнее Панамы:
— Взорвать пороховые склады, как только первые пираты войдут в город!
При взрыве погибло некоторое число захватчиков, но взметнувшийся вулкан мгновенно объял пламенем деревянный город.
Однако для беглецов, которые, стеная, вылезали на берег Товаго, виновниками всех несчастий могли быть только пираты, недаром же они не люди, а самые настоящие монстры! Жители городов Испанской Америки, особенно обитатели Панамы и Карибского побережья, всерьез верили, что у пиратов Ямайки и Тортуги на человеческих фигурах красуются песьи или обезьяньи головы. Священники и монахи усердно убеждали свою паству.
— Чудовищные инстинкты превратили этих людей в исчадий ада.
Вряд ли донья Эрмоса, жена богатого купца, разделяла простонародные верования. Но в том, что флибустьеры были людьми чудовищного нрава, она не сомневалась, как и все остальные женщины ее круга. Достаточно было взглянуть на черный столб дыма, ночью окрасившийся в багровый цвет, чтобы представить себе творившиеся в Панаме ужасы.
Крупные парусники вслед за кораблем с церковными сокровищами улизнули в открытое море и сейчас были вне пределов досягаемости — на подходе к Перу или портам Тихоокеанского побережья. Но мелкие суденышки не могли рисковать: океан есть океан даже в хорошую погоду под ясным солнцем, и вдали от берега утлым скорлупкам несдобровать. Примерно сутки в сердцах беглецов на Товаго еще теплилась наивная надежда: ведь все, кто мог уплыть из Панамы, уплыли; значит, порт опустел, и пиратам не на чем будет пуститься в погоню. Действительно, в течение этих суток море между Панамой и Товаго гнало лишь белые барашки.
— Монстры побесчинствуют и рано или поздно уйдут. Тогда мы сможем вернуться домой...
Безумная надежда рухнула, когда прямо перед островом из утреннего тумана стали возникать паруса. Монстры сумели где-то раздобыть не только барки, но и несколько судов довольно солидного тоннажа. Теперь они шли во главе целой флотилии к Товаго. В течение часа противоположный берег острова был ареной отчаянной паники и душераздирающих сцен — в несколько уменьшенном масштабе по сравнению с тем, что происходило недавно в Панаме. Беглецы, не видя ничего вокруг, тащили задыхаясь свое добро и сталкивали барки в море. Но Тихий океан был в гневе, огромные валы переворачивали суденышки со всем содержимым. Люди захлебывались у самого берега. Многие пытались зарыться в песок, спрятаться хоть в крысиную нору от грядущей беды.
Двухсуточное бесчинство пиратов на Товаго заслуживает особого упоминания. На пепелище сожженной Панамы была уже собрана огромная добыча, но флибустьеры злились, что многое сгорело. Морган, обосновавшись в губернаторском дворце — каменное здание с толстыми стенами почти не пострадало от пламени, отдал приказ:
— Догнать беглецов, вышедших в море, и как следует потрясти их!
Пуще всего адмирала снедала мысль об уплывших церковных украшениях; все подробности их погрузки на галион рассказали свидетели, подвергнутые дознанию. Поэтому участникам погони было велено захватить церковные сокровища. Самые исполнительные намеревались идти в океан, но большинство решило сделать остановку на острове. Надо же выведать, говорили они, в какую сторону двинулся галион и где он может прятаться. Пираты налетели на Товаго как коршуны — впрочем, расхожее сравнение несправедливо к птицам, которых не интересует ни золото, ни женщины.
Донья Эрмоса и несколько других беглянок из числа самых красивых поначалу не поняли, почему их пощадили. Запертые в одном из домов, они, рыдая, взывали на коленях к Деве Марии, слушая доносившиеся снаружи крики. В любую секунду осатанелые головорезы должны были ворваться в их убежище. Но нет, дверь открыли лишь для того, чтобы дать им еды и питья. Пленницы терялись в догадках о причине столь мягкого обращения. А она была очень проста: флибустьеры знали, что их ожидает гнев адмирала за то, что они застряли на Товаго, вместо того чтобы догнать галион с сокровищами, и надеялись умилостивить предводителя, доставив к нему нескольких красавиц. На третьи сутки женщин вывели из дома, посадили на корабль и отвезли в Панаму.

— Адмирал шлет вам это со своего стола.
«Это» был дивный серебряный поднос, уставленный яствами и графинами. Принесшая его прехорошенькая, нарядно одетая черная служанка была прежде одной из горничных губернатора Гусмана. Во дворе совсем не чувствовалось следов пожара. Из окон своей комнаты донья Эрмоса видела уголок сада — посыпанные песком дорожки, разноцветные кусты, птичьи клетки, бассейн с морскими черепахами. К аромату цветов примешивался запах дыма, все еще висевшего над городом.
— Можно мне выйти в сад?
— Нет, сеньора. Вам велено оставаться в комнате.
Пленница... Вчера вечером, когда донью Эрмосу вводили в эту комнату, в коридоре появился адмирал. Он учтиво поклонился, сняв шляпу. Сеньора может потребовать все, что пожелает. Не потеряй сеньора присутствия духа, она могла бы ответить:
— Я хочу, чтобы меня освободили и разрешили ехать к мужу.
Но она этого не сказала. Страх был еще слишком велик. Она успела мельком разглядеть главаря пиратов — невысокий, но очень представительный мужчина, широкое загорелое лицо, вовсе не похожее на песью голову. Изысканно одет, превосходно говорит по-испански. Донья Эрмоса пробормотала, что она предпочла бы остаться с другими пленницами. Адмирал лишь улыбнулся и, ничего не ответив, удалился.
Теперь донья Эрмоса наконец уразумела, почему пираты пощадили ее на Товаго и что означала учтивость адмирала. Она была напугана, но не могла побороть чисто женского любопытства: «Как он начнет домогаться меня?»
Появились еще две девушки, на сей раз испанки, сообщившие, что адмирал велел им быть постоянно в распоряжении сеньоры; обе были необыкновенно почтительны.
— Почему я не могу спуститься в сад? — спросила донья Эрмоса.
— Адмирал опасается, как бы ненароком с вами не случилось чего-нибудь дурного.
И девушки начали заученно твердить: адмирал-де без ума от сеньоры, она может получить от него все, что пожелает. Ах, зачем возмущаться, зачем стонать? Все женщины Панамы, за исключением разве что глубоких старух, вынуждены были поступиться собой, чтобы спасти жизнь. Покориться силе, когда нет другого выхода, вовсе не грех.
Осада через посредство третьих лиц продлилась несколько дней, что уже само по себе удивительно для флибустьера. Донья Эрмоса и та была удивлена. Из своих покоев она не могла слышать того, что происходит в парадном зале дворца. Морган пировал там с соратниками, и недостатка в развлечениях и удовольствиях любого рода у них не было. Отсюда и невероятно терпеливое «ухаживание».
— На сей раз, сеньора, я пришел к вам сам.
Донья Эрмоса успела подумать: «Так и должно было случиться. Только почему сейчас, а не раньше?» Обе служанки тут же испарились без звука. В огромной комнате с роскошной мебелью царила прохлада, из сада доносились крики попугаев. Пират, массивный, с багровым лицом, но тщательно завитыми усами и в повязанном на голове красном платке, стоял между доньей Эрмосой и дверью, глядя на нее невыносимо пронзительным взором, и молчал. Он был словно живой утес, от которого отскакивали бессвязные фразы пленницы, твердившей о супружеской верности. Донья Эрмоса знала от своих служанок, которые в свою очередь слышали об этом от флибустьеров, что у адмирала была на Ямайке законная жена, которую он чтил; но супружеские чувства не мешают мужчине время от времени развлечься, и пираты были бы шокированы, если бы их предводитель вел себя иначе. Если донья Эрмоса поначалу надеялась пробудить в нем какую-то порядочность, то по мере того, как она говорила, ей становилось все более ясным, что она напрасно тешит себя иллюзиями. Монстр все так же молча пошел на нее.
Донья Эрмоса закричала, изо всех сил оттолкнув его. И адмирал, вместо того чтобы накинуться на нее, толкнул ее так, что она упала на пол, после чего круто повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Донья Эрмоса была так потрясена, что, когда служанки вернулись (а они были тут как тут, едва хлопнула дверь), она не могла говорить, ее душили слезы. Немного успокоившись, она поведала им о случившемся, и именно из их уст вся эта история стала известна впоследствии.
— Я слышала, как адмирал упомянул в сердцах имя Божье. Значит, он христианин, — наивно твердила пленница. — Я сумею убедить его не совершать греха прелюбодеяния.
Служанки, видевшие, что адмирал превратил губернаторский дворец в настоящий притон, лишь умилились подобной наивности. Прошло несколько дней. Морган не появлялся, он продолжал осаду. Служанки, не выдержав, дали понять госпоже, что ее добродетельность дорого обходится городу: ведь Морган, удовлетворив свою страсть, давно бы ушел восвояси, а так он продолжал терзать Панаму. Днем и ночью из домов слышались крики истязаемых.
Донья Эрмоса слушала эти слова ломая руки, ее прекрасное лицо искажали мучения; служанки решили, что она на пороге сдачи. Однако, когда адмирал вновь явился в ее покои, она вынула из-за корсажа спрятанный кинжал и приставила его острием к груди:
— Лучше умереть!
Во всем ее облике было столько решимости, что Морган опять отступил. В тот вечер гордая испанка получила на ужин лишь хлеб и воду. А на следующее утро ее отвели из дивных покоев в темницу, благо во дворце их было в избытке. Испанские художники изображали потом «панамскую даму» прикованной к стене рядом со скелетом в цепях, но эти художества не стоит принимать за чистую монету. Как бы то ни было, донья Эрмоса провела несколько дней в каменном мешке, после чего Морган передал ей, что она должна выплатить выкуп в 30 000 реалов, иначе ее заберут пленницей на Ямайку.

Донья Эрмоса вновь увидела дневной свет 14 февраля 1671 года. В то утро Морган отдал приказ экспедиции покинуть Панаму. Множество британских историков, сведущих в бухгалтерском деле, добрых полтора столетия подсчитывали стоимость добычи. Цифры вышли такие: минимум — 400 000 реалов, максимум — 750 000. Караван, двинувшийся с грузом в обратный путь, насчитывал 175 вьючных животных, в основном мулов.
Флибустьеры уводили с собой толпу пленников, по большей части негров-рабов. То был очень удобный товар, двигавшийся своим ходом. Вместе с ними шли несколько десятков испанцев, мужчин, женщин и детей, за которых Морган не получил выкупа.
— Еще есть время, и вам, возможно, не придется ехать на Ямайку. Но — торопитесь, — предупредил он.
Как и во всех предыдущих походах, адмирал разрешил пленным отправить послания родственникам и друзьям. Людской поток тянулся по тропе, каждый день умирали дети. Донья Эрмоса брела одна. Соотечественники ненавидели ее за те блага, которые якобы расточал перед ней Морган, — послушать их, она имела в своем распоряжении целый дворец, купалась в немыслимой роскоши, слуги ползали перед ней на коленях. Ее же считали виновницей всех бед: почему она не уступила пирату? Он мог бы расчувствоваться и пощадить их. Каменный мешок и голодный рацион последних дней были не в счет, да они и не верили ее злоключениям. Даже теперь, когда Морган выказывал полное пренебрежение к ней, пленники донимали донью Эрмосу попреками: почему она не попросит адмирала распорядиться идти помедленнее, сократить дневные переходы, давать больше еды и питья?
Сломленная морально, донья Эрмоса в отчаянии шлет адмиралу записку. Никакого ответа. Пленники понимали, что у Моргана в эти дни были другие заботы, кроме как судьба испанцев. Среди флибустьеров росло недовольство, оно выливалось в открытую вражду, причем предлог неизменно был один и тот же:
— Кое-кто успел набить золотом полные карманы!
Дошло до того, что в один прекрасный день Морган распорядился отвести пленников подальше, а всем флибустьерам раздеться догола на опушке и обыскать одежду друг друга. Сам он первым подал пример. Духота сельвы растопила все кастовые различия, больше не было командиров и подчиненных, люди обрели первородный облик, обнажив — в буквальном смысле — свою натуру.
Обыск удовлетворил не всех: часть флибустьеров ворчала, что, добравшись до Панамы, надо было двигаться дальше в Перу. Вот уж где золото можно грести лопатой, они бы купались в золоте, стали бы властелинами мира! Отягощенные сказочной добычей и не будучи в состоянии извлечь из нее подобающих удовольствий, пираты предавались алчным мечтаниям.
Донья Эрмоса добилась аудиенции у Моргана, когда экспедиция вошла в сожженное селение Крус. Там они пробыли три дня. Понукаемые флибустьерами черные рабы перегружали добычу в шлюпки и пироги, оставленные здесь под присмотром. Адмирал принял донью Эрмосу в одном из уцелевших от огня королевских складов. Он выглядел усталым и озабоченным. Вначале она попросила его облегчить участь соотечественников, на что он ответил, что, поскольку выкуп за большинство уплачен, они сегодня же будут освобождены. Затем донья Эрмоса рассказала, как ее предали и обобрали двое монахов, которых она послала за собственным выкупом: возвратившись с деньгами, они заплатили их за собрата-монаха.
— Куда они делись? Когда ушли?
— Немногим более двух часов назад.
За монахами отрядили погоню. Пойманные, они тут же во всем сознались.
— Молитесь, — сказал им Морган, — завтра утром ваши души предстанут перед Господом.
Напрасно донья Эрмоса умоляла сохранить им жизнь. Казнь состоялась на заре следующего дня. Тела монахов еще дергались в петле, когда над деревьями, где их повесили, закружились стервятники.
Флибустьеры погнали пленных к реке. В толпе негров осталась лишь горстка испанцев, которым не удалось заплатить за свое освобождение.
— Отчего вы плачете? — осведомился Морган у доньи Эрмосы.
— Я погибла. Казнь двух монахов лишила меня последней надежды получить новый выкуп. Лучше бы вы повесили меня вместо них.
Трудно вообразить в точности мысли, кружившиеся в тот момент в тяжелой голове адмирала. Вожак разбойников, он полностью разделял их психологию. В минуты ярости он не щадил никого и ничего. Сейчас перед ним стояла женщина, отказавшаяся стать его наложницей, чем, несомненно, задела его самолюбие. Она находилась в полной его власти. Однако Морган возглавлял поход, и в его нелегкую задачу входило поддержание дисциплины в войске, принципиально отрицавшем всякое подчинение и дисциплину. Для этого требовался непререкаемый авторитет предводителя. Отправить красавицу испанку на Ямайку, где она будет продана на рынке, как рабыня, и достанется кому-то после того, как не досталась ему, — на это он не мог решиться. Выкупить ее для себя тоже было невозможно по очевидным причинам. Присутствие доньи Эрмосы среди пленников превращалось в проблему. Решать ее надо было быстро, поскольку Морган собирался делить добычу по прибытии в крепость Сан-Лоренсо, в устье реки Чагрес. Как поступить?
Его вошедший в легенду рыцарский жест, я полагаю, следует рассматривать как просто наиболее рациональное решение. Этого человека всегда отличал продуманный подход — с самого первого дня, когда он прибыл в Порт-Ройял семь лет назад.
— Донья Эрмоса отправится в Панаму с теми, кто уплатил выкуп. Дайте ей мула.
На этом кончается романтическая история «панамской дамы». Флибустьеры со всем добром погрузились в лодки. А маленькая группа пленных двинулась в противоположном направлении. Измученные, покрытые язвами, облепленные мухами мулы и разоренные, униженные люди возвращались на пепелище. Но радость обретенной свободы переполняла их сердца. Они говорили наперебой о том, как будут отстраивать заново город, и действительно сделают это, не ведая, что через пятнадцать лет их ждет новое нашествие.
На таком же жалком, как и у всех, муле ехала домой «панамская дама», но сколько в ней было грации, несмотря на мятую одежду и утомление. Поглядим же ей вслед, а если она обернется, постараемся запомнить ее лицо — одно из немногих благородных лиц среди скопища грубых и жестоких физиономий этой эпопеи.

 Отправлено: 11.09.08 14:46. Заголовок: Кто про что...а я вс..

Кто про что...а я все про то же:))))

Взятие Гранады (1491-1492 г.)

В течение зимы 1490-1491 Фернандо занимался тщательными приготовлениями к кампании, которая должна была решить судьбу Гранады. Поскольку кампания велась во имя христианской веры, король решил, что ее враги должны нести расходы на эту войну. Налоги на евреев и синагоги были усилены, а в Севилье их вообще обязали отдавать все расходы.
11 апреля 1491 года, Фернандо и Изабелла отбыли на гранадскую границу, чтобы торжественно начать осаду Гранаду и не отступиться от задуманного, пока католический штандарт не будет развиваться на башнях Альхамбры. Многие гранды королевства, особенно из областей, удаленных от Гранады, предвидя, что это будет утомительная осада, требующая более терпения и бдительности, чем воинских подвигов, отправили только своих вассалов. Но ряд городов выставил достаточно много солдат ополчения, и король собрал армию в сорок тысяч пехотинцев и десять тысяч всадников. Все капитаны Фернандо последовали за ним: Родриго Понсе Леон, маркиз Кадис, магистр Сантьяго, маркиз Виллена, графы Тендилья, Сифуэнтес, Кабра, Урена и дон Алонсо Агиляр.
Королева Изабелла, сопровождаемая ее сыном, доном Хуаном, инфантой Хуаной, дочерьми Марией и Каталиной прибыла в Алькала-ла-Реаль, горную крепость и цитадель графа Тендильи. Здесь она осталась руководить поставками для армии. Королева была готова отправиться в осадный лагерь сразу же, как только потребуется ее присутствие.
Армия Ферднандо продвигалась по горным долинам, и 23 апреля достигла деревни Лос Одхос де Хескар, в полторы лиги от Гранады. Солдаты были взволнованы; все чувствовали, что наступает время последнего решающего сражения.
Боабдил собрал свой совет в Альхамбре, из окон которой он мог видеть христианские отряды в облаках пыли. В совете воцарились испуг и замешательство. Многие рекомендовали Боабдилу положиться на великодушие христианского монарха.
Визирь, Абу Касим Абдель Мелик был призван сообщить о состоянии городских общественных запасов, в первую очередь хлеба. Припасов хватило бы на несколько месяцев, не считая складов торговцев и богатых жителей. "Но что за польза," сказал он, "от запасов на несколько месяцев, если осады кастильского монарха длятся бесконечно?"
Абу Касим огласил списки горожан, способных носить оружие. "Но," сказал он, "что толку от простых горожан? Они высокомерно хвастаются, когда враг далеко; но когда шум войны гремит у ворот, они в ужасе прячутся по своим углам."
Когда командир конницы Муса услышал эти слова, он резко поднялся со своего места. "Откуда такие отчаянные речи? Кровь прославленных воинов Тарика, завоевателей Испании, все еще течет в наших венах. У нас есть наша старая гвардия, наша конница, закаленная в войне и в тысячах сражений. Почему мы должны сомневаться в доблести наших горожан? У нас есть двадцать тысяч молодых людей, которых я призову на защиту наших домов. Что еще надо? Наша конница еще докажет свою силу христианам и тем мусульманам, которые уже сдались неверным."
Боабдила воодушевила эта речь. Он загорелся настроем Мусы. "Все, что тебе необходимо," сказал эмир своему командиру, "ты получишь немедленно. Ты и твои люди - защитники эмирата, на то будет воля Аллаха, все оскорбления нашей религии и смерть наших друзей будут отмщены."
Каждому Боабдил назначил направление для работы. Визирь занялся сбором оружия и регистрацией людей. Муса должен был командовать конницей, защищать ворота и брать на себя инициативу по вылазкам и перестрелкам. Наим Редуан и Мухаммед бен Зайяд были его помощниками. Абдел Керим Зегри и другие капитаны должны были охранять стены.
По всему городу слышался звон оружия. Муса появлялся во всех частях города, заражая своим рвением солдат. Для молодых конников он был кумиром; старые воины признавали его качества солдата; толпа черни следовала за ним с криками; и жители, старики и женщины, приветствовали его как защитника.
При первом появлении христианской армии главные ворота города были закрыты и брусами, задвижками и тяжелыми цепями. Теперь Муса приказал, чтобы ворота были оставлены открытыми. "Мне и моим всадникам" сказал он, "поручена защита ворот; теперь мы будем цепями и засовами." Муса разместил в каждых воротах сильную охрану, отобранную из самых храбрых его людей. Все охранники были полностью вооружены и готовы к отражению атаки: их кони постоянно стояли оседланными.
Хотя Гранада была окружена горами и почти отрезана от внешней помощи, тем не менее ее могущественные замки и массивные стены, казалось, бросали вызов любому, кто попытается напасть. В последнем оплоте мавров собрались остатки воинских формирований всего эмирата. Фернандо видел, что любая попытка взять город штурмом будет рискованной и кровавой. Он обратился к плану, столь успешно осуществленному в Басе и решил задушить Гранаду голодом. Для этой цели его армия проникла в самое сердце Альпухарраса, разорила долину и сожгла все деревни, от которых город продовольственно зависел. Разведывательные отряды заняли перевалы в горах южнее Гранады и перехватывали все конвои. Положение мусульман стало безнадежным, что вынудило их предпринять ряд смелых вылазок. Муса во главе своей конницы беспокоил границы лагеря, и даже проник внутрь, вызвав большой переполох. Чтобы защищать лагерь от нападений, Ферднандо укрепил его глубокими рвами и сильными стенами. Лагерь имел четырехугольную форму. Он был разделен на улицы и кварталы подобно городу, войска располагались в палатках. Когда обустройство лагеря было закончено, королева Изабелла прибыла под Гранаду вместе с инфантами, чтобы присутствовать при осаде. План осады уже был отработан на предыдущих городах. Присутствие суверенов в лагере должно было придать дополнительную отвагу войску и вселить страх в осажденных. Сразу после прибытия королева осмотрела лагерь и его окрестности. Ее сопровождала роскошная свита. В честь королевы командиры устраивали салюты, звучала музыка. Непрерывный фестиваль продолжался в христианском лагере.
Прибытие королевы, однако, не произвело никакого эффекта на осажденных. Окружение христианского короля воздерживалось от нападения, а Муса подстрекал христианских всадников на поединки со своими конниками. Ни дня не проходило без стычек и перестрелок между городом и лагерем. Поединки эти были скорее рыцарскими турнирами. Фернандо скоро увидел, что мусульмане полны рвения и храбрости и большинство поединков заканчивается в пользу мавров. Король запретил принимать вызовы на поединки и приказал избегать частных столкновений. Приказы Фернандо вызвали негодование и насмешки мавров: "Лукавый король христиан не имеет великодушия; он стремится подчинять нас через слабость наших тел, но боится столкнуться с храбростью наших душ."
Мусульманские рыцари стали искать различные поводы, чтобы спровоцировать христиан на столкновения. Часто какой-нибудь мусульманский всадник галопом скакал вдоль границ лагеря, стараясь швырнуть свое копье как можно дальше внутрь. На древке копья обычно значилось имя мусульманского всадника или ядовитое послание христианам. Все это раздражало кабальерос, но они не смели нарушить приказ короля. Среди мавров был рыцарь по имени Тарфе, известный своей силой и храбростью. Однажды этот мавр с несколькими товарищами проскочил в лагерь, и пронесся мимо королевских шатров, оставив свое копье рядом с шатром Фернандо. Королевская стража бросилась в погоню, но мусульманские всадники уже вырвались из лагеря и мчались по направлению к Гранаде. На древке копья содержалось язвительное послание Изабелле.
Оскорбление, нанесенное королеве, вызвало взрыв негодования у христианского дворянства. Один кабальеро, Эрнан Перес дель Пульгар, собрал пятнадцать товарищей на отчаянную вылазку. Его план состоял в том, чтобы проникнуть в Гранаду под покровом ночи тайным проходом. Об этом проходе стало известно от мавра-перебежчика, получившего в крещении имя Педро Пульгар. Новообращенный христианин должен был провести своего крестного с товарищами в город. Смельчаки решили поджечь Алькасерию и другие важные здания, и, воспользовавшись суматохой, вернуться в лагерь. В назначенный час отряд диверсантов спустился к Дарро и, соблюдая максимальную осторожность, перешел на другую сторону. Вскоре испанцы остановились недалеко от ворот. Здесь Пульгар оставил для охраны шестерых человек. Остальные продолжили путь вдоль реки, которая в этом месте проходила под стеной. Было темно и тихо. Мавр вел команду Пульгара к главной мечети. Здесь кабальеро, такой же набожный как и храбрый, опустился на колени, достал из кармана камзола свиток пергамента, на котором было выведено большими буквами "AVE MARIA" и прибил его к двери мечети, преобразовав таким образом языческое здание в христианский храм и посвятив его Деве Марии. После этого христиане поспешили к Алькасерии, чтобы поджечь здание. Но тут выяснилось, что один из рыцарей, Тристан де Монтемехор, забыл трут у дверей мечети. Возвращаться было опасно. Пульгар попытался добыть огонь, ударяя мечом по кремню, но тщетно. В это время показался мусульманский патруль. Испанцы решительно атаковали мавров и всех перебили.
В городе поднялась тревога. По улицам бежали арабские солдаты. Но Пульгар с товарищами успешно выбрался через реку за город и вернулся в лагерь. Мусульмане в недоумении обыскали все городские кварталы, но никого не обнаружили. Только на следующий день лист с надписью "AVE MARIA" увидел привратник мечети.
В ознаменование этого великого подвига Пульгара, император Карл V даровал его потомкам, маркизам Салар, привилегию заседания в первых рядах во время мессы, и велел похоронить Эрнана Пульгара после его смерти на том самом месте, где была прибита грамота к дверям мечети.
Королевская лагерная стоянка находилась достаточно далеко от Гранады, так что самого города не было видно из-за холмов. Королева Изабелла выразила желание посмотреть поближе на город, известный всему миру своей красотой; учтивый маркиз Кадис подготовил большой военный эскорт и охрану, чтобы защитить королеву и ее приближенных во время этой рискованной прогулки.
Утром 18 июня великолепная мощная кавалькада вышла из христианского лагеря. Вперед был выдвинут сильный конный авангард. В центре двигались король с королевой, инфантами, свитой и придворными, эскорт составляли наиболее знатные гранды; следом шли солдаты арьергарда. Мусульмане мрачно наблюдали со стен за этим великолепным зрелищем.
Испанцы передвигались по долине к деревне Субия, расположенной на склоне горы слева от Гранады, откуда открывался прекрасный вид на Альхамбру и наиболее красивые городские кварталы. Из деревни навстречу кавалькаде вышли маркиз Вильена, граф Урена и дон Алонсо Агиляр со своими батальонами. Маркиз Кадис, граф Тендилья, граф Кабра и дон Алонсо Фернандес расположили свои войска между городом и деревней на случай неожиданного нападения.
Кавалькада вошла в деревню. Королева поднялась на террасу одного из зданий, откуда открывался прекрасный вид на Гранаду. «Преподобные прелаты и святые монахи, которые всегда окружали королеву, смотрели с удовлетворением," говорит Антонио Агапида, "на этот современный Вавилон, наслаждаясь триумфом, который ждал их, когда эти мечети и минареты будут преобразованы в церкви и колокольни."
Наконец, мусульмане решили, что все эти воинские передвижения по долине являются вызовом на бой и решили принять этот вызов. Вскоре королева увидела отряд мусульманской конницы, скачущей через долину. Они были богато вооружены и одеты в блестящие одежды, а попоны их коней украшены золотом и вышивкой. Это был любимый эскадрон Мусы, составленного из юных представителей богатых семей Гранады. За ними следовала тяжеловооруженная конница, следом шли солдаты с копьями и аркебузами.
Королева приказала маркизу Кадису избегать столкновения с врагом, так как не хотела, чтобы ее любопытство вызвало гибель хотя бы одного человека.
Маркиз обещал повиноваться, что очень расстроило испанских всадников. Мусульмане были озадачены бездействием христиан, вроде бы вызвавших их на бой. Гранадские солдаты выстрелили их арбалетов, но испанцы остались недвижимы. Мусульманские рыцари приближались к христианским войскам, размахивая копьями и предлагая поединки.
Тут произошло неожиданное. У ворот города начался шум и раздался взрыв хохота. Какой-то мусульманский всадник мчался из города в долину. Он был крепкого телосложения, с шлемом, с закрытым забралом, огромным щитом и тяжелым копьем. Меч из дамасской стали и богато украшенный ремесленниками Феса кинжал завершали его вооружение. Это был Тарфе, наиболее наглый и отважный из мусульманских воинов, тот самый, который швырнул копье с посланием королеве. Среди испанских воинов раздались крики негодования. К хвосту коня Тарфе привязал свиток пергамента с надписью «AVE MARIA», тот самый, что прибил Эрнан Перес дель Пульгар к дверям мечети. Один из товарищей Эрнана по вылазке в Гранаду по имени Гарсильяссо ла Вега помчался к деревне, где бросился на колени перед королем, умоляя принять вызов наглого язычника, оскорбляющего Деву Марию. Фернандо разрешил. Гарсильяссо сел на коня, одел шлем с четырьмя перьями, взял фламандский щит и двинулся к мусульманским рядам. Бой произошел между боевыми порядками двух армий. Мусульманин мастерски владел оружием и управлял конем. Они сошлись на копьях. Гарсильяссо был отброшен назад, но удержался в седле. Соперники сошлись на мечах. Мусульманин кружил вокруг своего противника как ястреб; Гарсильяссо уступал мавру в силе, но превосходил его в проворстве; многие из ударов Тарфе он парировал; фламандский щит выстоял против дамасской стали. Оба получили многочисленные раны. Мавр, видя, что соперник сильно устал, вырвал его из седла, но не удержался и сам рухнул на землю. Тарфе тут же навалился на Гарсильяссо и нацелился кинжалом ему в горло. Крик отчаяния пронесся над христианскими рядами. Но тут Гарсильяссо выхватил меч и ударил мавра в сердце. "Это была исключительная и удивительная победа," говорит Антонио Агапида; "христианскому рыцарю Святая Дева дала силы, подобно Давиду, который сокрушил этого Голиафа."
Законы галантности строго соблюдались во время боя - никто не вмешался с обеих сторон. Гарсильяссо торжествовал; он поднял лист «AVE MARIA» на острие меча и, держа высоко над собой, двинулся под радостные крики христиан к своим товарищам.
Эта история нашла отражение во многих испанских балладах и впоследствии была использована Лопе де Вегой.
Муса в ярости приказал своей артиллерии открыть огонь. Потом во главе авангарда двинулся на отряд маркиза Кадиса.
Маркиз теперь чувствовал себя свободным от приказа королевы. Он дал сигнал к атаке. "Сантьяго!" Кричали по линии. Отряд маркиза в тысячу двести копий бросился на врага. Другие всадники последовали их примеру, и сражение немедленно стало всеобщим.
Когда король и королева увидели, что сражение началось, они опустились на колени и умоляли Святую Деву защитить ее преданных воинов. Решительность, с которой мусульмане мчалась на испанцев внезапно иссякла; они были смелы и ловки в перестрелках, но в открытом бою не могли тягаться с опытными испанскими воинами. Паника охватила мусульманскую пехоту; они повернули назад. Муса и его всадники напрасно пытались сдержать их. Некоторые искали убежище в горах, но большая часть бежала в беспорядке к городу, топча друг друга. Христиане преследовали мавров до самых ворот. Свыше двух тысяч было убито, ранены или взяты в плен; две трети мусульманской артиллерии досталось испанцам.
Эта стычка получила название среди христианских воинов "Перестрелка Королевы". Маркиз Кадис отправился к королеве, чтобы принести ей извинения за нарушения приказа.
Веселье от этой победы было испорчено тем же вечером. Около пятидесяти испанских рыцарей, среди которых были граф Урена, дон Алонсо Агиляр, его брат Гонсалво Кордова, Диего Кастрильо, магистр Калатравы и другие, остались в засаде около Армиллы, ожидая что мусульмане ночью придут на место боя, чтобы похоронить погибших. Засада была обнаружена мавром-разведчиком, поспешившим оповестить своих. Когда сгустились сумерки, христиане были окружены неисчислимым количеством мавров. Мусульмане с яростью напали на врагов, мстя за утренний позор. Отступать было некуда. Граф Урена был окружен, но спасся благодаря своим оруженосцам, которые прикрыли его бегство ценой своих жизней. Несколько христианских всадников потеряли своих коней и утонули в ручье. Гонсалво Кордова рухнул в грязь и, отягощенный тяжелым панцирем, не мог дальше идти. Иниго Мендоса, родственник его брата Алонсо, предложил ему свою лошадь, взяв с Кордовы клятву позаботиться о его дочерях. Гонсалво принял предложение; проскакав сотню шагов, он услышал сзади крики и увидел, как четыре мавра окружили Мендосу и пронзили его копьями. Гонсалво сдержал клятву и после установил пенсию его вдове и дочерям. А в деревне Субия Изабелла через год велела основать монастырь Святого Франциска.
Война пока пощадила небольшую часть долины Гранады. Зеленый пояс садов все еще существовал вокруг города, давая жителям Гранады свежие фрукты. Фернандо приказал уничтожить сады и назначил этот акт опустошения на восьмое июля. Боабдил узнал об этом от шпионов и решил защитить «зеленый пояс». Эрнандо де Баса, христианин, проживал в Альхамбре и являлся личным переводчиком эмира. Он вел записки во время осады, где подробно рассказал об этом дне. Ранним утром восьмого июля Боабдил совершил омовение, как положено мусульманину, отправляющемуся на опасное предприятие, которое может стоить ему жизни. Облачившись в броню, он попрощался с матерью, женой и сестрой в башне Комарес.