Отправлено: 22.04.08 22:24. Заголовок: Прототипы литературных героев

То и дело оказывается, что знакомый и любимый с детства персонаж имеет своего реального "двойника" - личность, которая и вдохновила автора на его создание. А рассказать об этом можно столь много, что, пожалуй, потянет на отдельную тему.

На данный момент в этой теме:


Капитан Немо (Ж. Верн, "Тридцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров")
Татьяна Власенкова (В. Каверин, "Открытая книга")
Сирано де Бержерак (Э. Ростан, "Сирано де Бержерак")
Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян (А. Дюма, "Три мушкетёра")

 Отправлено: 22.04.08 22:27. Заголовок: Капитан Немо (Ж. Вер..

Капитан Немо (Ж. Верн, "Тридцать тысяч лье под водой", "Таинственный остров")

Пожалуй, наиболее яркий герой в творчестве Жюля Верна - это благородный и загадочный капитан Немо. Существовал ли человек, послуживший его прототипом? Ответ пытаются дать историки литературы...

(по книге Р.С. Белоусова "Из родословной героев книг")

Издалека до Франции доносился гул событий, которые разворачивались в Индии. Начавшееся здесь в 1857 году антианглийское восстание охватило многие провинции британской «заморской жемчужины».
В эти дни Жюлю Верну встретилось в печати имя Нана Сахиба, одного из руководителей индийских повстанцев. В картотеке писателя в разделе, посвященном событиям в Индии, долгое время занимавшим внимание писателя, появляются все новые и новые записи.
Однажды, мальчиком, Жюль Верн вознамерился бежать в далекую сказочную Индию. Побег тогда сорвался. Беглеца сняли с борта готового к отплытию корабля. Путешествие, полное загадок, опасностей и открытий, не состоялось. Но Индия, страна несметных сокровищ, широких рек и красивых храмов, страна-тайна, продолжала волновать его воображение. К тому же ему были глубоко ненавистны англичане, завоевавшие эту прекрасную землю. «Британская политика направлена к уничтожению туземных племен, — писал Жюль Верн, — к изгнанию их из тех местностей, где жили их предки». По его словам, такая пагубная политика проводилась англичанами во всех их колониях, в том числе и в Индии, «где исчезло пять миллионов индийцев».
Зная все это, невозможно было оставаться равнодушным и бесстрастно описывать путешествия своих героев по морям и странам. Реальная жизнь вносила свои поправки. И писатель все более чутко прислушивался к сейсмографу, фиксирующему политические потрясения времени.

Из газетных сообщений можно было составить весьма искаженное представление о вожде индийского восстания. Ненавистный англичанам, Нана Сахиб изображался ими варваром, насильником. Его называли «битхурским зверем» и за ним охотились, как за зверем.
По мере успехов восставших росла и цена за голову Нана Сахиба. Сначала генерал-губернатор Индии обещал 50 тысяч рупий тому, кто доставит Нана и передаст его в руки англичан, или тому, кто укажет, где он находится и поможет захватить его. Через несколько месяцев цена за голову вождя возросла до ста тысяч. Англичане готовы были заплатить и еще больше, лишь бы покончить с народным возмущением, с руководителями масс и тем самым обезглавить восстание.
Кто же был этот индус, осмелившийся поднять тальвар — меч против ненавистных чужеземцев?

Битхур — небольшой городок на берегу Ганга. Недалеко, километрах в сорока, расположен Канпур — шумный, многоязычный центр, через который проходят важные торговые пути. Ниже по течению — священный город Бенарес, в храмы которого стекаются паломники со всей страны.
В тихом зеленом Битхуре находилась резиденция главы государства маратхов пешвы Баджи Рао II. С тех пор как его владения были захвачены колонизаторами, старый правитель жил здесь в своем дворце.
Англичане довольно щедро оплачивали лояльность его хозяина — пенсией в 800 тысяч рупий в год. Старый пешва доживал свои дни в тишине и покое. Большую часть дня проводил в тени деревьев своего сада. Кормил ручных оленей и косуль, любовался великолепным одеянием павлинов, разгуливавших среди цветников, с гордостью показывал гостям своих прекрасных коней.
В залах дворца поражало богатое собрание картин. Тут были представлены работы европейских и индийских мастеров. Не меньшей гордостью владельца битхурского дворца являлась и коллекция оружия: сабли и пистолеты, кинжалы и пики, щиты и ружья, легкие кавалерийские седла и громоздкие кабины — хауды для слонов. Но жемчужиной этого редкостного собрания был драгоценный меч пешв. Мирно висел старинный клинок на стене. Во дворе, перед дворцом, не слышно воинственных кличей, бряцания оружия, не видно боевых слонов и знаменитых маратхских всадников на быстрых скакунах. Грозные битвы забыты. И только в рассказах пешвы о героическом прошлом маратхов, об их многовечной борьбе оживали картины ожесточенных схваток и кровавых сражений, которые некогда приходилось вести его предкам.
Особый интерес к этим рассказам проявлял приемный сын пешвы юный Нана Сахиб. Часами просиживал он возле старика, слушая предания о походах против воинственных афганцев, о том, как, возглавляемые национальным героем, «замечательным предводителем закаленных горцев» Шиваджи, портрет которого висел во дворце, маратхи воевали с могольской державой, и о многом другом, чему свидетелем был старинный меч.
С благоговением и почтением юноша прикасался к легендарному оружию. Но самыми счастливыми были минуты, когда ему разрешали подержать в руках прославленный клинок. Тогда в глазах Нана вспыхивал огонь, с уст готов был сорваться боевой клич. Он представлял, как на взмыленном скакуне во главе отряда конников врезается в ряды противника и мечом предков разит ненавистных врагов. Но об этом приходилось лишь мечтать. А пока Нана проводил время в военных упражнениях, фехтовал, стрелял из пистолетов, занимался верховой ездой. Его часто видели вместе с братьями; с друзьями — Тантия Топи, сильным и ловким юношей, с Лакшми Бай — отважной девушкой, дочерью священнослужителя при дворе пешвы.
Увлекался молодой индус и музыкой, отлично разбирался в искусстве. Хорошо знал литературу, любил цитировать отрывки из поэмы «Рамаяна», славящей подвиги мифического героя Рамы.
Вызывал восхищение и внешний вид Нана, манера держать себя. У него были черные, гладко причесанные волосы, чуть полноватое лицо светло-коричневого цвета, прямой нос. Его крепкую спортивную фигуру плотно облегал богатый костюм индийского вельможи. Холодный и твердый взгляд как бы подчинял себе.

Но вот безмятежной жизни Нана Сахиба пришел конец. Умер пешва Баджи Рао II. Алчные англичане отказались признать права его приемного сына и наследника. Он был лишен пенсии и всех привилегий.
Напрасно Нана Сахиб пытался восстановить справедливость, напрасно писал письма генерал-губернатору в Калькутту и даже в Лондон. Здесь не собирались тратить золото на какого-то юнца без роду и племени. И поспешили одобрить решение генерал-губернатора, отказавшего приемному сыну пешвы в праве на пенсию.
Оставалось лишь возмущаться вероломством и наглостью ненавистных ферингов-чужеземцев. Рассчитывать на их милость было безнадежно. Несправедливость рождала гнев, побуждала взяться за меч. Но что мог сделать он один?!

...Звуки вина (музыкальный инструмент) перед дворцом привлекли внимание Нана. Он вышел на террасу. Народ заполнял площадь — праздник был в разгаре.
Певцы, перебирая струны, славили героев древности, пели о великих подвигах божественного Рамы, о мудром и справедливом Викрамадитья, об Акбаре — великом правителе и собирателе земель.
Тут же, среди толпы, разыгрывалось нехитрое представление. Зрители внимательно следили за действом. Актер, изображавший героя древнего эпоса, демонстрировал свое умение обращаться с мечом.
На сцену вынесли куклу в костюме ферингов. Зрители потребовали от актера решительных действий. Но он и не собирался отступать. Напротив, мгновение — и меч пронзил одежду чужеземца. Толпа разразилась восторженными криками. Удар, еще удар... Кукла повержена наземь. Всеобщее ликование охватило толпу.
Нана думал о тяжелой участи этих людей, о том, что, доведенные до крайней степени нищеты, забитые, обездоленные, они готовы подняться против ненавистных пришельцев из-за моря. Люди как порох, нужно лишь высечь искру.
В народе только и разговоров, что скоро настанет конец владычеству ненавистных ферингов. И случится это в тот самый год, когда исполнится сто лет хозяйничанья англичан в Индии — в 1857 году. Об этом поведали индусские брахманы и мусульманские муллы, услышавшие предсказание своих богов.
Перед дворцом показались странствующие монахи-факиры. Нана подал знак пропустить. Долго беседовал с ними. О чем — никто не знал. Как не знали и о том, что каждый из монахов, уходя, уносил под лохмотьями секретные письма к тем, кто ждал случая, чтобы подняться на борьбу.
Нана давно уже вел тонкую и хитрую игру. Англичане ни о чем не догадывались и считали его вполне лояльным индусом. Он часто посещал дома британских чиновников, был всегда вежлив и учтив. И когда Уилеру, командиру Канпурского гарнизона, стали доказывать, что Нана Сахиб из Битхура тайный враг англичан, старый генерал лишь рассмеялся в ответ.
Не верил Уилер, как и многие другие, и в то, что неспроста из полка в полк сипаи — солдаты-индийцы, находившиеся на службе у англичан, передают цветок красного лотоса. Этот нежный и благородный цветок, появившийся, согласно легенде, из пупка бога Вишну, в Индии считается царем цветов, олицетворяет красоту, чистоту и гуманность. Во имя этого и готовились к жестокой борьбе индийские патриоты.
Генерал Уилер телеграфировал начальству, что в Канпуре все спокойно. А между тем в расквартированных здесь синайских полках деятельно готовились к выступлению.
Командир гарнизона не знал многого. Он никогда не поверил бы, что дом известной танцовщицы Азизан — здесь, случалось, бывал и сам генерал — стал местом, где заговорщики обсуждали свои планы. Так же, как ему трудно было бы представить, что торговец лошадьми Мудат Али, этот спокойный и вполне благонамеренный мусульманин, приходил в дом Азизан совсем не для развлечения. Он приносил письма Нана Сахиба к руководителям заговора в Канпурском гарнизоне.
В начале 1857 года разнесся слух о том, что битхурский владетель решил отправиться в путешествие по святым местам.
И действительно, в один из мартовских дней красавец слон в роскошном облачении, с хаудой на спине — кабинкой, где располагались ездоки, покорно стоял у дворца, ожидая хозяина. Погонщик опустил анкуш — железный крюк, которым погоняют слонов, и непризнанный пешва в сопровождении свиты двинулся в дальний путь.
Всюду, где побывал гость из Битхура, он вел секретные переговоры с единомышленниками, вырабатывал план действий, выяснял настроения местных феодалов, их готовность примкнуть к борьбе. Во время этой поездки Нана окончательно убедился, что час настал и время действовать.
Старинный меч маратхских пешв дождался своего часа.

Глубокой ночью четвертого июня над пыльными, узкими улочками Канпура прогремели три пушечных выстрела. Это был сигнал к мятежу индийских солдат. В городе защелкали выстрелы, запылали дома. Кавалеристы восставшего полка сипаев захватили арсенал, банк, тюрьму. Нана Сахиб, прибывший накануне в город, был провозглашен правителем. А генерал Уилер жестоко расплатился за свою наивность.
В эту ночь Нана Сахиб окончательно выбрал свой путь — борьбу за свободу родины. Это был путь изнурительных сражений и недолгих побед, путь, который стал для него дорогой к бессмертию.
Два года бились с англичанами индийские повстанцы — крестьяне, ремесленники, сипаи. Пожар освободительной войны полыхал на огромных территориях — от границ Непала на севере до Центральной Индии. Пламя народного гнева бушевало в долине Ганга, перекинулось южнее его притока Джамны в Бунделькханд. Борьба сплотила людей различных религиозных убеждений, объединила представителей разных каст, разрушила языковые барьеры. Народ почувствовал свою силу.
В войне за независимость принимали участие и феодальные правители. Одних привели в ряды повстанцев патриотические настроения, других — надежда на восстановление своей былой власти, отнятой англичанами. Но вскоре многие из них, напуганные размахом национально-освободительного движения, отшатнулись, изменили ему. Еще большее число индийских князей осталось в стороне.
У восставших не было единого центра, как и не было общего плана действий. Разрозненность и изолированность выступлений пагубно сказались на всем ходе борьбы. А медлительность вождей, их неспособность объединить массы обрекли восстание на поражение. Каждый действовал по своему разумению. И каждый погибал в одиночку: англичане один за другим уничтожали центры восстания. Пали Бенарес, Аллахабад, Лакхнау, Дели.
Но это произошло позже, после многих изнурительных месяцев борьбы, после упорного сопротивления народа заморским конкистадорам, хорошо вооруженным, лучше организованным, более опытным.
А пока трудно было предвидеть трагический исход, да и не очень, видимо, задумывались над этим руководители восстания. Не хотел думать об этом и Нана Сахиб.
В честь победы над Канпурским гарнизоном и воцарения на троне пешвы он затеял пышный праздник. Парад войск, салют из пушек в честь пешвы и его соратников. Тут же солдатам раздали сто тысяч рупий. После чего из Канпура отправились в Битхур и здесь веселье продолжалось.
Никогда больше звезда удачи Нана Сахиба не поднималась так высоко, как в эти дни. Упоенный победой, достигший, казалось, всего, чего хотел, Нана беспечно развлекался у себя во дворце. Когда же, спохватившись, он вернулся в Канпур, было уже поздно. Английские полки подходили к городу. Нана повел войска в бой. Жестокая схватка не принесла полной победы ни одной стороне. Надвигавшаяся ночь заставила сделать передышку. Этим и воспользовались англичане. Под покровом темноты они бросились в атаку на изнуренных битвой воинов Нана Сахиба. Утром Канпур оказался во власти пьяных мародеров.
Незадолго до поражения, видимо, сознавая неизбежность его, Нана прискакал в Битхур. Вместе с семьей он успел переправиться через реку и скрылся в лесах.
Каратели вступили в Битхур. Дворец пешвы был разграблен и разрушен. Редчайшие ценности оказались в руках победителей. Но самая большая неожиданная добыча досталась им на дне колодца, случайно обнаруженного в развалинах дворца. Здесь был тайник Нана Сахиба.
Десять дней, сменяясь каждый час, сто солдат извлекали из него поистине сказочные богатства. Из темного жерла колодца появлялись на свет слитки золота, ожерелья и украшения, золотая посуда, три миллиона рупий и, наконец, огромная серебряная хауда, еще недавно украшавшая слона пешвы. Попало в руки неприятеля и оружие из знаменитой коллекции.
Нана Сахиб потерпел поражение, лишился средств, но он не был сломлен.
Вскоре ему удалось вновь собрать вокруг себя отряд и начать партизанские действия.
Так же в одиночку яростно бились его друзья.
Во главе конного отряда повстанцев героически сражалась Лакшми Бай. Став к тому времени правительницей княжества Джханси, она мужественно защищала свою столицу — Гвалиур. О ее отваге и подвигах певцы слагали песни, которые живут в народе и по сей день. Ее называют индийской Жанной д'Арк. И даже враги, отдавая должное ее храбрости, говорили, что «она была самой смелой среди повстанцев». Ей посвящена не одна книга, в том числе и роман писателя В. Вармы «Рани Джханси», изданный на русском языке.
Среди непокоренных был и Тантия Топи, прозванный за свое бесстрашие «маратхским тигром». Дж. Неру считал его «самым блестящим из всех» партизанских лидеров. Его отряд, состоявший из сипаев и крестьян, был грозой англичан. Неожиданно обрушивался он на врага и так же внезапно исчезал, скрываясь при самых, казалось бы, невозможных обстоятельствах.
Но что могли сделать эти и другие разрозненные горстки повстанцев против пятнадцатитысячной армии англичан во главе с лучшим генералом Британской империи, опытным и искусным военачальником Колином Кемпбеллом.
В неравных боях один за другим погибали сподвижники Нана Сахиба.
В сражении, с мечом в руках, пала Лакшми Бай. Тело ее было предано огню, а пепел, по обычаю, рассеян над Гангом.
Схватили и Тантия Топи. Обманом его заманили в ловушку, заковали в кандалы. Перед казнью, подняв руки, он воскликнул: «Моя единственная надежда, что жерло пушки или петля виселицы избавит меня от этих цепей».
Немногие избежали их участи. Продвижение английских войск было повсеместно отмечено виселицами и грохотом пушек. Из них расстреливали, привязав к жерлу, пленных повстанцев. Бесчеловечность карателей запечатлел на своей знаменитой картине «Расстрел сипаев» русский художник В. Верещагин. Лишь некоторые из вождей мятежников сумели скрыться. Одни бежали в Непал, другим удалось уйти в Иран и Афганистан.
Где скрывался в это время Нана Сахиб? Точно неизвестно. Его видели в лесном форте, на переправе, в далеком селении. Не раз преследователям казалось, что он уже в их руках. И всякий раз пешве удавалось скрыться.
Он метался из стороны в сторону, пытался сопротивляться. В гневных словах, адресованных колонизаторам, Нана Сахиб клеймил их, заявлял, что будет сражаться до конца. «Мы еще встретимся», — угрожал он. И обещал, что будет «действовать только мечом».
Увы, это были лишь слова. Реальной угрозы мятежный пешва уже не представлял.
Понимал это и он сам. Сознавал, что дальнейшая борьба обречена. Надо было выбирать — либо смерть в бою, либо — бегство. Нана Сахиб решил скрыться, навсегда покинуть Индию.
В середине апреля 1859 года границу Непала пересекла группа всадников. Во главе отряда из пятисот конников по горной тропе ехал седобородый старик. Видом своим он походил на пророка. Трудно было узнать в этом путнике сорокадвухлетнего Нана Сахиба. Белая от инея борода, погасший взгляд, запавшие щеки изменили облик некогда красивого и мужественного лица. Вместе с женой и верными сподвижниками Нана Сахиб уходил в изгнание. Он решился искать убежище в горах соседнего Непала несмотря на то, что вероломный владетель его Джанг Бахадур отказал ему в убежище и, мало того, разрешил англичанам преследовать беглецов на своей земле.
И все же Нана выбрал этот путь. Впрочем, достоверных данных на сей счет нет. Судьба Нана Сахиба — это одна из неразгаданных тайн истории.

Что стало с мятежным пешвой? Где нашел свою смерть Нана Сахиб? По этому поводу существует немало догадок и предположений.
Многие историки пытались ответить на этот вопрос, упорно искали следы таинственного исчезновения Нана. А тем временем поэты предлагали свои версии. Один из них — французский драматург и писатель Жан Ришпен в конце прошлого столетия создал на эту тему пьесу «Нана Сахиб». Автор привел вождя индийских повстанцев и его спутницу под своды горной пещеры, напоминавшей пещеру Али Бабы. Здесь, среди сокровищ и драгоценностей, возвышается над очагом статуя бога Шивы. Внезапно в очаге вспыхивает огонь, он разгорается все сильнее. Спасения нет — дверь, через которую они проникли в пещеру, захлопнулась. Девушка всходит на костер, зовет возлюбленного:

Иди же! Иди! Наши поцелуи станут нашим саваном,
Наши сердца, умирая, сольются в одно.
Да, поднимайся, о, поднимайся выше, обжигающее безумное пламя!
Вместе с тобой взлетает и разгорается наша любовь.

В таких, довольно примитивных сентиментальных красках, изобразил смерть Нана Сахиба Жан Ришпен. И тем не менее спектакль, поставленный по этой пьесе на сцене парижского театра Порт-Сен-Мартен, пользовался успехом. Но не роскошные декорации и не звонкие и раскатистые стихи принесли ему популярность. А игра несравненной Сары Бернар, исполнявшей заглавную роль.
Так, по-своему, дал ответ на занимавшую всех загадку французский драматург.
Вождю повстанцев предрекали и другое.
Нана Сахиб жив. Ему удалось спастись. Он обитает под видом святого отшельника в горах Непала. Так говорила одна легенда. Согласно другой — Нана Сахиб спасся, он бежал и нашел пристанище в далекой России. Разнесся даже слух, что генерал Скобелев, в то время отличившийся в Средней Азии, это и есть Нана.
Народ не хотел верить в гибель вождя. Народ верил — Нана Сахиб жив...
Еще многие годы имя Нана Сахиба для индийцев оставалось символом борьбы за независимость и свободу.
С благодарностью и уважением вспоминают о нем и в сегодняшней Индии, сбросившей иго колониального рабства. И в наши дни его подвиг огнем самопожертвования озаряет Индии путь в веках. Так сказано на памятнике Нана Сахибу, установленному в столетнюю годовщину восстания, в 1957 году, в городе Битхуре.

Именно Нана Сахиб считается наиболее вероятным кандидатом на роль исторического предшественника капитана Немо. Как видим, их биографии во многом схожи, а таинственное его исчезновение даёт возможность домыслить остальное...
Насколько он был похож на своего литературного двойника - вопрос спорный, в обсуждениях его личности, несмотря на давность лет, ещё кипят страсти. Всё зависит от того, за кого "болеют" в этой истории обсуждающие - за индусов или за англичан. Первые акцентируют внимание на исторической миссии Сахиба, его попытках восстановить национальную независимость страны и избавить её от угнетения, вторые ставят ему в вину вероломство и жестокие убийства пленных. Снова не остался в стороне и Жюль Верн - Нана Сахиб, на этот раз в роли реального исторического лица, фигурирует и в другом его романе - "Паровой дом". Там он изображён человеком противоречивого характера - благородным и патриотичным, но жестоким и безжалостным к врагам.

Но приключения капитана Немо на этом не заканчиваются. Есть и другая версия, не отменяющая, а несколько дополняющая первую...

(из книги Н.Непомнящего "XX век. Хроника необъяснимого")

... И все же в образе Нана Сахиба не хватает черт, позволяющих ему быть полнокровным прототипом капитана Немо. В частности, он не стал гениальным инженером.
Но оказывается, в архиве писателя нашлась еще одна карточка с короткой надписью: "Белый Раджа, сын англичанина господина N. Один из создателей "Монитора" (?).
Вот здесь исследователям пришлось потрудиться, чтобы выяснить личности этих людей. Оказалось, что сам "господин N" был британским военным топографом, исходившим Индию вдоль и поперек. Должность опасная, но почетная. Его вилла находилась на берегу Джамны, притока Ганга, в бывшем княжестве Бунделькханде (!). "Господин N" был женат на приемной дочери местного раджи, и от этого брака у него родились сын и затем дочь. Сын учился в метрополии, получил прекрасное инженерное образование (!), а затем приехал к отцу в Индию. Но отец предчувствовал скорую вспышку народного гнева и, не желая участвовать в будущей кровавой бойне, вышел в отставку и решил вернуться в Англию. И тут в семье произошел раскол: жена категорически отказалась оставить больную приемную мать, сын тоже решил остаться. "Господин N" вернулся в Англию с дочерью, а через несколько месяцев началось восстание сипаев.
Сын же оказался перед тяжелым выбором: чью сторону принять? Ведь он наполовину англичанин, наполовину индус. Но родился он в Индии. И решение было принято.
Дабы не навлечь неприятности на семью, юноша исчезает из родного дома и объявляется в другом уголке страны под вымышленным именем, а затем под прозвищем Белый Раджа. Он встретился с Нана Сахибом, но тот отверг его. И тогда Белый Раджа начал действовать самостоятельно. Но вскоре он понял, что восстание обречено. И когда бои стали приближаться к родному Бунделькханду, незамеченным пробрался в родной дом и на этот раз сумел убедить мать покинуть страну.
Но английское правительство объявило Белого Раджу вне закона. Со временем полиция напала на его след. Белому Радже пришлось снова пересечь океан и добраться до Америки, где в это время полыхало пламя Гражданской войны. Демократический Север воевал против рабовладельческого Юга. И Белый Раджа встал под знамена Авраама Линкольна.
Положение северян было тяжелым. К тому же южане спешно строили неуязвимый корабль с паровой машиной и бронированным стальным корпусом. Это был "Мерримак" - безмачтовый стальной трехгранник со стальным тараном - прообраз будущих броненосцев. Деревянные парусники северян были против него совершенно бессильны.
И тогда в 1860 году к известному изобретателю и кораблестроителю шведу Д. Эриксону явился странный посетитель с проектом совершенно немыслимого судна - гибрид броненосца и подводной лодки! В боевом положении у него палуба едва возвышалась над водой. На ней нет мачт и надстроек, только труба и две круглые вращающиеся башни с тяжелыми орудиями. При необходимости судно могло двигаться под водой.
Незнакомец предложил Эриксону построить этот невероятный корабль на свои собственные средства, а главное - сделать это быстрее, чем южане спустят свой "Мерримак". Эриксон был поражен: он сам размышлял над подобной конструкцией, только в чисто надводном варианте. Швед указал незнакомцу на главную его ошибку: отдача мощных орудий, стоящих по концам палубы, будет заставлять корабль вращаться, сбивая прицел. Орудия надо разместить в одной башне в центре корпуса. К тому же это ускорит строительство. И не нужно кораблю погружаться под воду: он и так будет практически неуязвим. Незнакомец согласился с доводами опытного корабела, и Эриксон предложил проект непосредственно Линкольну. Президент оценил проект и дал команду на спешное строительство корабля. Но южане опередили - их "Мерримак" уже двинулся в океан и в первом же бою с легкостью уничтожил три парусных судна северян. И тогда навстречу ему устремился едва достроенный "Монитор".
Стальному броненосцу южан пришлось убраться с поля боя: он не смог одолеть куда меньшего по всем показателям противника...
Как видим, судьба Белого Раджи тоже загадочна и таинственна. Даже подлинное имя его до сих пор неизвестно. "Господин N" - не отсюда ли происходит имя Немо? Неопубликованные архивы писателя скрывают и эту загадку. А возможно, оба - Нана Сахиб и Белый Раджа - стали прототипами знаменитого героя Жюля Верна.

 Отправлено: 22.04.08 23:27. Заголовок: Татьяна Власенкова (..

Татьяна Власенкова (В. Каверин, "Открытая книга")

Этот замечательный роман посвящен судьбе женщины-медика. Я много раз читал его в детстве, восхищался умом и мужеством героини и лишь впоследствии узнал, что основой для романа стала биография выдающегося отечественного микробиолога Зинаиды Ермольевой. И что многие события книги происходили в действительности.

Р.А. Чаурина "Зинаида Виссарионовна Ермольева"
оригинал здесь: http://lechebnik.info/7-53.htm

Выдающийся ученый-микробиолог, создатель ряда отечественных антибиотиков, действительный член АМН Зинаида Виссарионовна Ермольева внесла огромный вклад в российскую науку.
Многие из вас уже давно знакомы с Ермольевой: она – прототип доктора Татьяны Власенковой в трилогии В.Каверина «Открытая книга» и главной героини в пьесе Александра Липовского «На пороге тайны» – Световой.
Ермольева по происхождению донская казачка. Она родилась в 1898 г. на хуторе Фролов Донской области. Училась в Новочеркасске. Когда на выпускном балу зазвучал ее любимый «Сентиментальный вальс» Чайковского, она, признанная «королева танцев», вдруг неподвижно застыла у окна. Боль пронзила сердце: ведь именно сейчас у нее дома, под подушкой, лежит книга об этом композиторе-чародее. Гений... Расцвет таланта... И вдруг такой страшный, такой нелепый конец: черный гроб, залитый едкой известью. «Болезнь тяжелая, желудочная, плохо поддающаяся лечению», – прочитала она в книге. Кто-то вспомнил, что и мать Чайковского умерла от холеры. Но при чем тут смерть матери? Разве холера передается по наследству? Конечно, нет. Но, может быть, передается предрасположение к ней?..
История смерти Чайковского определила окончательный выбор Зинаидой Ермольевой своей будущей профессии: она станет врачом. А искусство? Нет, оно не забудется. Оно на всю жизнь останется с ней, останется как радость, как помощник в ее главном труде...
Научные открытия, ученые степени и звания были еще впереди, но уже тогда у Зинаиды Виссарионовны было то, что она сохранила до конца жизни, – ермольевский характер: сильная воля, неиссякаемая жажда знаний, целеустремленность, завидная работоспособность. Много лет спустя академик Ермольева вспоминала: «Будучи студенткой, я чуть свет лазила через форточку в лабораторию. Все кругом было закрыто, а мне хотелось лишний часок-другой посвятить опытам».
Особенно увлекает Ермольеву микробиология. После окончания университета Зинаида Виссарионовна оставлена ассистентом на кафедре микробиологии. Одновременно она заведует бактериологическим отделением Северо-Кавказского бактериологического института. Молодого ученого все больше и больше интересует новая по существу область микробиологии – биохимия микробов. «Новое», «малоизученное» – эти слова постоянно будут упоминаться в связи с именем Ермольевой.
Ермольева всегда проявляла интерес к насущным заботам современников. Так, например, когда в 1922 г. в Ростове-на-Дону вспыхнула эпидемия холеры, Зинаида Виссарионовна не только по учебникам изучает это страшное заболевание, но и наблюдает его в реальной жизни. К тому времени был уже известен и изучен классический холерный вибрион. Но практика подсказывала, что у него есть «собратья», так называемые холероподобные. Где и как их искать? Как обезвреживать? Вопросы оставались без ответов.
За поиски этих ответов и взялась молодая исследовательница. Она успешно провела большую серию лабораторных опытов. Но был необходим решающий эксперимент: опыт на человеке. Опасный для жизни опыт с самозаражением Ермольева проводит на себе. В ее протокольной записи мы читаем: «Опыт, который едва не кончился трагически, доказал, что некоторые холероподобные вибрионы, находясь в кишечнике человека, могут превращаться в истинные холерные вибрионы, вызывающие заболевание». Это было научное открытие.
Исследования продолжались. Результаты одного из них – исследования хлороустойчивости холерных и донских водных вибрионов – были положены в основу санитарных норм, которые предусматривали постоянное наличие в сети водопроводов остаточного хлора как важного средства профилактики опасного заболевания. Ермольева выделила и изучила вибрион, обладавший необычной способностью светиться в темноте (позже он был назван ее именем). Разгадать природу этого явления ей удалось в Москве, где в 1925 г. она заведовала отделом биохимии микробов в Биохимическом институте (сейчас им. А.Н. Баха).
В том же году Ермольева организовала первую в нашей стране лабораторию биохимии микробов. Одна за другой выходят из печати ее научные статьи. Она занимается токсинами и... серьезно изучает французский и немецкий языки, потому что в 1928 г. ей предстоят научные командировки во Францию во всемирно известный микробиологический институт им. Пастера и в Германию, где работали видные микробиологи того времени. Но оказалось, и ученице уже было что сказать. Именно тогда появились первые публикации Ермольевой в немецких микробиологических журналах.
Среди целого ряда интереснейших результатов исследований, проведенных Ермольевой в 30-х гг., наиболее важным было получение (совместно И.С. Буяновской) препарата фермента лизоцима и разработка методов его практического применения. Уже давно ученые пришли к выводу, что, во-первых, существует антагонизм между микроорганизмами и, во-вторых, всякий живой организм обладает системой защиты от микробов. Но каковы эти средства защиты?
В 1909 г. русский микробиолог П.Н. Лащенков получил из куриного яйца вещество, которое задерживало развитие некоторых микробов. Позже англичанин Александр Флеминг обнаружил это вещество в тканях сердца, печени, легких, а также в слюне и слезах человека. Он назвал его лизоцимом, но практического значения ему не придал.
Ермольева смогла разработать метод выделения и концентрации лизоцима, установить его химическую природу и использовать в практике. Она обнаружила и новые источники лизоцима: редька, хрен, репа... Так получили объяснение лечебные свойства древнейших средств народной медицины. Значительно позже, в 1970 г., Ермольева вместе со своими учениками смогла получить и кристаллический лизоцим, который стал широко применяться в хирургии, офтальмологии, педиатрии. Ермольева впервые в медицинской практике предложила использовать лизоцим для лечения некоторых глазных болезней, заболеваний носоглотки.
По ее предложению лизоцим стали использовать в пищевой промышленности и сельском хозяйстве. На разработанные способы консервирования икры (1934) и мочки льна (1943) Ермольевой были выданы авторские свидетельства. В 1935 г. Ермольевой была присуждена докторская степень, а в 1939 г. ее утверждают в ученом звании профессора.
Когда в 1939 г. в Афганистане вспыхнула холера, Зинаида Виссарионовна с группой ученых-медиков выехала в Среднюю Азию. Для предотвращения распространения инфекции через границу здесь в профилактических целях был впервые применен созданный ею незадолго до того препарат холерного бактериофага. Важную роль сыграл и другой ценный результат многолетних исследований Ермольевой и сотрудников ее лаборатории – метод экспресс-диагностики холеры.
Некоторое время Зинаида Виссарионовна работала в Ташкентском институте вакцин и сывороток, и ей удалось завершить поиск путей создания комплексного препарата бактериофага: она сумела соединить 19 видов «пожирателей» микробов. Полученный комплексный препарат был способен бороться с возбудителями не только холеры, но и таких опасных заболеваний, как брюшной тиф и дифтерия. На уровне развития медицины того времени это было осуществлением давней мечты людей о «живой воде».
Как же эта «живая вода» пригодилась в Великую Отечественную войну! Ермольева получила приказ вылететь в Сталинград для осуществления профилактических мер, т.к. просочились слухи, что на территории, захваченной противником, вспыхнула эпидемия холеры. Было принято решение: дать холерный бактериофаг всему населению города и находящимся в нем войскам. Но как это сделать? Захваченного с собой бактериофага явно недостаточно, а эшелон из Москвы с этим препаратом фашисты разбомбили. Выход был один – организовать его производство на месте. Несмотря на осаду города, сложнейшее микробиологическое производство было налажено и необходимое количество бактериофага было получено. Ежедневно его принимали 50 тыс. человек. Такого в истории еще не было.
Наблюдая за ранеными, Зинаида Виссарионовна видела, что многие из них умирают не от ран, а от заражения крови. Она понимала, что во что бы то ни стало нужно найти средство для спасения раненых. К тому времени исследования ее лаборатории показали, что некоторые плесени задерживают рост бактерий. Ермольева знала, что в 1929 г. Флеминг получил из плесени пенициллин, но выделить его в чистом виде так и не смог, т.к. препарат оказался очень нестойким. Знала она и о том, что уже давно наши соотечественники заметили лечебные свойства плесени. Ею, к примеру, умела врачевать Алена Арзамасская, сподвижница Степана Разина, русская Жанна д’Арк; на плесень обратил внимание профессор петербургской военно-медицинской академии В.А. Монассейн; ученый-микробиолог А.Т. Полотебнов применял плесени при лечении гнойных ран. В 1941 г. профессор Оксфордского университета Говард Флори со своими помощниками сумел получить первую порцию лекарства. В 1943 г. Флори и Чейн смогли наладить промышленный выпуск пенициллина, правда, для этого им пришлось перебраться в Америку. Ермольева, возглавлявшая Всесоюзный институт экспериментальной медицины, задалась целью получить пенициллин из отечественного сырья. И в 1942 г., она его получила. Величайшей заслугой Ермольевой является то, что она не только первой в нашей стране получила пенициллин, но и активно участвовала в организации и налаживании промышленного производства этого первого отечественного антибиотика. И сделала она это в годы Великой Отечественной войны – труднейший период нашей истории.
Потребность в пенициллине росла с каждым днем. Важно было увеличить не только количество препарата, но и его «силы». Интересное испытание «солнца антибиотиков» произошло в январе 1944 г., когда в Москву с группой зарубежных ученых приехал профессор Флори. Он привез свой штамм пенициллинума и решил сравнить его с российским. Наш препарат оказался активнее английского: 28 единиц против 20 в 1 мл. Тогда профессор Флори и американский ученый Сандерс предложили провести клинические испытания. И вновь победу одержал наш отечественный пенициллин.
Профессору Флори, этому высокому, энергичному ученому, нравилась атмосфера доброжелательности и слаженной работы, которой как-то незаметно дирижировала маленькая изящная Ермольева. Он называл ее не иначе как «госпожа пенициллин». А еще профессору понравилось восточное слово «ханум», которым иногда называли Зинаиду Виссарионовну сотрудники, вспоминая ее работу в Средней Азии. Именно так называли там «русскую докторшу». А с помощью Флори Зинаида Виссарионовна превратилась в «Пенициллин-ханум». Так и осталась в лаборатории фотография, где двое ученых склонились над пенициллиновым грибком, и надпись, сделанная рукой Ермольевой: «Пенициллин-ханум» и сэр Флори – огромный мужчина».
Итак, отечественный пенициллин-крустозин в труднейших испытаниях одержал победу. Но на полях Великой Отечественной еще продолжались бои, и тысячам раненых ежедневно требовалась экстренная помощь. Ермольева берется за решение и этой проблемы. Осенью 1944 г. бригада ученых-исследователей и врачей, возглавляемая Н.Н. Бурденко, направляется в действующую армию, чтобы испытать препарат в полевых условиях. Во главе группы микробиологов Ермольева. Научная задача была выполнена: пенициллин выдержал экзамен и на фронте. И в прифронтовой полосе, где профессор Ермольева провела почти полгода, и на фронте, работая в лаборатории, наскоро оборудованной в подвале, а то и в блиндаже или палатке, она никогда не жаловалась на условия быта, чаще всего просто забывала о них.
«Рождение» пенициллина послужило импульсом для создания других антибиотиков: первого отечественного образца стрептомицина, тетрациклина, левомицетина и экмолина – первого антибиотика животного происхождения (из молок осетровых рыб). Кроме того, Ермольева первой из отечественных ученых начала изучать интерферон как противовирусное средство.
Зинаида Виссарионовна достойно представляла нашу страну во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) в Женеве. Она активно участвовала в работе I Всемирного женского конгресса в Париже, выступала на научных конференциях в Праге и Оттаве, Будапеште и Милане... С 1956 г. и до конца своей жизни Ермольева возглавляла Комитет по антибиотикам. Она была главным редактором журнала «Антибиотики», членом редколлегии международного «Журнала антибиотиков», издаваемого в Токио. Ермольева была членом чехословацкого научного общества им. Пуркине, а на VII Международном конгрессе химиотерапии была награждена медалью имени этого выдающегося чешского естествоиспытателя за заслуги в области медицины в международном масштабе. Ее перу принадлежит 535 научных работ.
Вениамин Каверин, знавший Ермольеву с 1928 г., говорил, что она «необычайно щедрый человек и в науке, и в жизни». В ее научной щедрости мы уже убедились. А в жизни наша выдающаяся современница была щедрой на такие личностные качества, как целеустремленность, основанная на желании помогать людям, поразительная работоспособность, отчаянная смелость, часто связанная со смертельным риском, неподдельная чуткость, талант любви и дружбы. Всю жизнь Зинаида Виссарионовна любила одного человека. Любила и после того, как они расстались. Когда с ним случалась какая-нибудь беда, она кидалась ему на помощь, спасала... Ученица и сотрудница Ермольевой профессор Е.А. Ведьмина рассказывала, что Зинаида Виссарионовна могла «не замечать» вас, когда у вас все было хорошо, но стоило вашему рабочему или душевному комфорту в чем-то нарушиться, она уже была рядом, помогала, хлопотала...

P.S. Serg'a: Упомянутый в конце статьи человек - это, видимо, Лев Александрович Зильбер, выдающийся российский биолог, создатель вирусной теории рака. А также - муж Зинаиды Ермольевой и брат Вениамина Каверина.

 Отправлено: 23.04.08 02:50. Заголовок: Serg, :sm87: :sm25..

Serg,
Эти истории лишний раз убеждают, что литература не так уж и приукрашивает реальную жизнь, и порой встречаются невероятно яркие личности с удивительными биографиями.

 Отправлено: 03.05.08 09:33. Заголовок: Серж, очень интересн..

Серж, очень интересная тема!
С огромным интересом прочитала про возможных прототипов Капитана Немо - ибо это один из любимых персонажей у Верна! Даже мысли никогда не допускала, что у Немо может быть реальный прототип!
Спасибо за информацию!

 Отправлено: 19.11.08 22:08. Заголовок: Таисия Константинов..

Таисия Константинова
Сирано де Бержерак: человек и персонаж

Долину Шеврез французы иногда называют еще «страной де Бержерака»;. Земляки отождествляют славного Сирано с героем знаменитой пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак»;. Здесь вам покажут памятник «тому самому» Сирано и повсюду предложат «стаканчик старого доброго вина», заверив, что это его любимое вино. Покажут и «замок» Мовьер, а скорее, господский дом, где жила семья де Бержерака, хотя от тех времен уцелело немногое, здание было перестроено еще в XVIII веке. Сам поэт покинул этот мир 350 лет назад. Ему не суждено было дожить до 37 лет. Зато ему суждено было стать легендой…

Среди бретеров и педантов
…Сирано сидел в кордегардии роты гасконцев и что-то быстро писал. Перо стремительно носилось по бумаге. При этом он так энергично тыкал пером в чернильницу, что его кончик долго не выдерживал и ломался. Бержерак чертыхался, искал новое, а, не найдя, бывало, выдергивал перо из собственной шляпы, очинял его и продолжал строчить.

Его сослуживцы делали вид, что ничего не замечают. Если бы на месте Сирано был кто-то другой, в его рукопись заглядывали бы из-за плеча, отпускали бы двусмысленные шутки. Но Боже упаси шутить с де Бержераком! Вон как он тычет пером в чернильницу и так же орудует шпагой.

...Во всей роте, да, пожалуй, и во всем Париже, один только Анри Лебре знал правду о происхождении своего друга и о том, что при рождении родители нарекли его Савиньеном — в честь покойного деда, державшего в Париже рыбную лавку… Знаменитый француз не был аристократом. Сирано — в действительности не имя, а фамилия...

Впрочем, наш герой не спешил разубеждать окружающих в своем дворянском происхождении и некоторые основания для этого имел. Дело в том, что дед его, еще в середине XVI века поставлявший рыбу в аббатство Сен-Дени и даже ко двору, в 1582 году купил в долине Шеврез сразу два поместья — Мовьер и Суфоре, которые входили прежде во владения дворянской семьи Бержераков. Именно этот факт дал деду Савиньену Сирано право присоединить к своему имени желанное де Бержерак. Кроме того, в названии «Бержерак» есть что-то гасконское, и поэту всю жизнь нравилось выдавать себя за гасконца.

Почтенный торговец знал свое дело и вел его с завидным умением и твердостью, поэтому, когда в 1590 году Господь призвал его к себе, четверо детей стали законными наследниками значительного состояния. Старший, Абель, не был обделен ни здоровьем, ни статью, чего не скажешь о его деловой хватке. Женился он поздно, только в 47 лет, впрочем, весьма удачно — на дочери казначея Эсперансе Белланже. Однако и этот поворот судьбы не принес ему благоденствия. Эсперанса родила мужу шестерых детей, Савиньен-младший появился на свет в 1619 году. Кстати, последнего ребенка Абель принял на руки, уже перешагнув 60-летний рубеж…

Шло время, дети подрастали, расходы увеличивались, а положение дел — ухудшалось. Продолжать жить в Париже стало невозможно, и Абелю Сирано ничего не оставалось, как передать и торговлю, и дом брату Самюэлю и перебраться с женой и детьми в купленное когда-то отцом поместье Мовьер. Там, вдалеке от столицы, жизнь была не в пример дешевле.

Для юного Савиньена тем временем началась пора ученичества. Его первым наставником стал приходской священник. В науках святой отец разумел не много и вдобавок был типичным педантом. Именно это обстоятельство достаточно рано выявило вольнолюбивый нрав мальчика — зубрежке и лицемерному почтению он предпочитал… розги.

В отрочестве судьба подарила Савиньену верного друга, однокашника Лебре. Это трогательное мальчишеское братство они пронесли через всю жизнь, а Лебре служил памяти Сирано и после его смерти. Немного времени понадобилось не по годам пытливому Савиньену, чтобы понять — такая учеба мало что ему даст. И он решил убедить отца, что у священника он вряд ли научится чему-нибудь путному. Одновременно с ним подобную же тактику в отношении своих родителей выбрал и Лебре. Их усилия увенчались успехом, и в 1631 году Абель Сирано отправил сына учиться в Париж. Следом за ним туда поехал и верный товарищ.

Все сложилось как нельзя лучше: дедовский дом, в котором жила теперь семья его дяди, с радостью распахнул для родственника двери. Кузены и кузины не давали Савиньену скучать, особенно он сблизился со своим ровесником Жерменом. Помимо городской усадьбы Самюэлю Сирано — в виде приданого за женой — досталась еще и загородная, в предместье Саннуа. И вся компания вместе с племянником Савиньеном туда любила наезжать…

…Однако пришло время вспомнить и о цели приезда. Бержерак и Лебре решили было поступать в престижный коллеж Дорман, расположенный в Латинском квартале. Руководил учебным заведением некий Жан Гранжье, весьма эрудированный ученый, автор французских и латинских трактатов. Но и тут Савиньену не повезло — в аудиториях витал все тот же дух схоластики, даже в уставе было записано, что воспитанники «не предаются забавам, говорят только на латыни и повинуются железной дисциплине». Словом, натерпевшийся в молодые лета от педантов Сирано не мог, в конце концов, не превратиться в вольнодумца. Пройдет не так уж много времени, и он сочинит комедию с характерным названием «Одураченный педант», для которой не испытает недостатка в материале. В пьесу выведен карикатурный персонаж, «коллежская крыса», «скупой и гнусный» старик по имени Гранже. Автор мог бы удалить из фамилии Гранжье не одну букву, а все семь — все равно прототип узнаваем.

А пока жаждавшему знаний юноше приходилось заниматься самообразованием. Отец, чтобы помочь ему в этом, даже продал все поместья и вновь поселился с домочадцами под Парижем (Савиньен, несмотря на это, до конца жизни называл себя «де Бержераком»). В 1638 году коллеж был, худо-бедно, окончен. В «багаже» выпускника осталось превосходное знание древних языков и литературы и репутация завсегдатая кабачков и трактиров литературной богемы.

Окончив учебу, Анри Лебре по настоянию и протекции отца записался в королевскую гвардию. За ним последовал и Савиньен. Молодому философу, лишенному мощной родительской поддержки, военное поприще сулило и приличное жалованье, и перспективы. Друзья попали в роту господина де Карбона де Кастельжалу. Командир происходил из знатного гасконского рода, и все подразделение состояло преимущественно из его земляков. Впоследствии к ним «по недоразумению» припишут и Бержерака. Тем более что он был таким гордецом и забиякой, что один стоил целой армии гасконцев...

Ни дня без поединка

Эта «агрессивная» грань личности Савиньена Сирано де Бержерака прославила его чуть ли не больше, чем литературные занятия. Лебре много лет спустя вспоминал: «Дуэли, которые в то время были, пожалуй, единственным и наиболее быстрым средством прославиться, тут же снискали ему такую известность, что гасконцы… взирали на него как на истинного демона храбрости и числили за ним столько поединков, сколько дней он находился на службе».

Писал Сирано в неполные 20 лет, преимущественно картели — «официальные» вызовы на дуэль. Справедливости ради надо сказать, что сам он не так часто затевал ссоры и по крайней мере в половине «своих» поединков выступал как секундант. Но и это было делом ответственным и небезопасным. Формально благородное «выяснение отношений» между дворянами во Франции тогда уже строго воспрещалось. Однако никакие указы, угрозы и кары не останавливали тех, кто по сто раз на дню считал себя оскорбленным. Даже принцы крови, как известно, погибали на дуэлях… Конечно, часто они затевались из-за пустяков, косого взгляда или просто по блажи. Попадались, наконец, бретеры, для которых игра со смертью составляла единственный смысл жизни. Но Савиньен Сирано де Бержерак, вопреки мнению многих, к ним не принадлежал.

Иное дело, что он любил риск и охотно сопровождал друзей и знакомых, которым могла угрожать какая-либо опасность на улицах Парижа. В таких случаях дворянин приглашал в спутники одного или нескольких верных и отважных друзей (если таковых не находилось, «эскорт» попросту нанимался). Теофиль Готье писал о тех, кто всегда готов был обнажить шпагу за умеренную плату, так: «...грудь колесом, ноги циркулем, плащ через плечо, шляпа до бровей, клинок длиннее голодного дня». Излишне и говорить, что Сирано к ним не относился. Он обнажал свою шпагу исключительно по дружбе. Еще при его жизни в фонд столичных легенд вошел такой эпизод, много позже использованный в одной из ключевых сцен ростановской пьесы. Мушкетер и поэт Франсуа Линьер, автор множества злых и метких эпиграмм, чрезвычайно разозлил одного вельможу. Тот, оскорбленный до глубины души, нанял целую сотню головорезов, чтобы разделаться с обидчиком. Линьер, не долго думая, решил выступить против «мстителей» — вдвоем с одним из своих друзей…

Друга звали, разумеется, Сирано де Бержерак. «Сверхъестественное сражение», как назвал его Анри Лебре, произошло неподалеку от печально известной Нельской башни. В результате него «из этой сотни двое поплатились за свои злокозненные намерения жизнью, а семеро — тяжкими увечьями». Остальные наемники, увидев, что дело плохо, ретировались. Другой свидетель драки, де Бургонь, с того дня прибавлял к имени Бержерака новый титул — «Неустрашимый». Его он защитил и на поле брани.

Кровавая Тридцатилетняя война подожгла центральную Европу еще в 1618 году, но Франция вступила в нее лишь в 1635-м. Тем не менее от вражеского оружия и голода в стране успело погибнуть столько народу, что прирост населения возобновился лишь через столетие... Гвардеец де Бержерак оказался в гуще бойни. И — сразу полез прямо под пули. В 1639 году при осаде Музона он был ранен навылет из мушкета. Еще через год под Аррасом неприятельский стрелок попал ему в шею, от этой травмы Сирано до конца жизни так вполне и не оправился. Кстати, в том же сражении крепко досталось и другому всем известному историческому персонажу — Шарлю де Батцу, графу д’Артаньяну. Кто знает, возможно, они лежали рядом в одной повозке, на которой выбывших из строя увозили в лазарет? Во всяком случае, французские романисты их встречу описывают, а у Ростана мушкетер д’Артаньян говорит своему новому знакомому:

«…А вы, ей-богу, мне по нраву.

Я хлопал что есть сил.

Дуэль была на славу.

И, что ни говори, язык у вас остер!»

Другой прототип пьесы «Сирано де Бержерак» был под Аррасом убит — Кристоф де Шампань, барон де Невильет действительно женился на родственнице носатого гвардейца Мадлене Робино, с которой списана Роксана.

А Сирано — лечился, надеясь остаться в гвардии, но, взвесив свои шансы, решил все же выйти в отставку. Он слишком хорошо понимал, что даже если вернется в строй, придется «просто» служить, а на продвижение по службе нельзя рассчитывать. Кому нужен изувеченный ветеран? А тут еще и неуживчивый нрав, и безденежье. Так, в 22 года военная карьера Сирано де Бержерака закончилась. Знакомые настоятельно «советовали» ему обзавестись высоким покровителем — обычный в ту эпоху способ преуспеть. Более того, вскоре после «сверхъестественного сражения» у Нельской башни галантное предложение дружбы и заступничества поступило — от маршала де Гасьона. Этот полководец, по словам Лебре, «с приязнью относившийся к людям отважным и умным, пожелал иметь подле себя господина де Бержерака…» Но молодой гордец с не меньшей галантностью отказался от «сделки». Он заявил, что может служить только Франции, но не вельможе, даже если тот достоин всяческого уважения. Свобода не продается и не сдается в аренду…

Теперь размышлять оставалось недолго. И он с легкостью поменял шпагу на перо. Началась карьера литератора и мыслителя Сирано, который, конечно, не забывал упражняться в фехтовании и даже брал уроки танцев.

Путь повесы

Казалось, для возмужавшего, но все еще очень молодого человека пришла наконец вольная пора. Во всяком случае, так хотелось думать многим. В веке XIX и позднее многие авторы живописали тогдашнюю разгульную жизнь нашего героя. Готье, открывший вместе с Дюма «этот сладостный» XVII век, в очерке «Сирано де Бержерак» (1834 год) утверждает, что он «предался всем увлечениям безрассудной и неугомонной молодежи того времени; он впал в распутство с пылом восемнадцатилетнего провинциала, который впервые оказался в Париже… Вино и женщины, эти пленительные, сулящие столько утех кумиры нашей юности, казалось, полностью завладели им после жизни, проведенной в строгости и воздержании». С другой стороны, все тот же верный Лебре скромно сообщает только, что «полная свобода делать все, что взбредет на ум, повела его по скользкому пути, на котором, смею сказать, я его остановил…» И добавляет, что «природа одарила Сирано не только редкостным умом, но и счастливой способностью управлять своими желаниями; посему вином он не злоупотреблял и, бывало, говорил, что невоздержанность притупляет ум и что со спиртным надо обращаться не менее осторожно, чем с мышьяком…» В отношениях с женщинами Бержераку, по словам Лебре, была свойственна «величайшая сдержанность… можно сказать, что он ни разу не преступил черту того почтения, которого вправе ждать от нас дамы…»

Впрочем, мог ли сказать иначе великодушный друг? Более чем вероятно, что в юности будущий персонаж Ростана был редким повесой. И пока судьба вела его по «скользкому пути», наверняка давал окружающим немало поводов для порицания — но это и естественно для провинциала в блистательном Париже. Напротив, уже то обстоятельство, что позже он поостыл и «образумился», можно считать свидетельством чистой души и сильной воли.

В XVII столетии широко распространилось такое понятие, как «либертинаж» (от латинского Libertinus — так называли освобожденных рабов). В либертены «зачислялся» всякий человек независимых взглядов, творец, мыслитель (позже, в XIX веке, так стали говорить просто о сексуально распущенных людях). Сирано де Бержерак в жизни и литературе, в религиозных, научных и общественных взглядах был настоящим либертеном — по целому ряду причин. В начале XVII века Европа стояла на пороге Нового времени. Наука уже безбоязненно спорила с религией, общество — с властью. Передовые люди, приходя в ужас от бессмысленных жертв Тридцатилетней религиозной войны, уже понимали необходимость конфессиональной терпимости, перемен в государственном устройстве. Литература и искусство все еще испытывали барочное влияние, но и они уже научились обращаться к современности, искать новый язык и стиль. Мольер, Расин и Буало уже погрузили свои перья в чернильницы…

Среди друзей Сирано попадались и «гвардейцы кардинала», и «мушкетеры короля», и полковники, и рядовые, и потомки самых знатных семей, и буржуа, и ученые, и поэты, и даже один кондитер, говорят, угощавший де Бержерака за поистине символическую плату — стихи (Рагно в версии Ростана).

Соответственно широк был его кругозор. Он читал и ценил Декарта, разделял взгляды Коперника и Кеплера. Оставив службу, ходил на лекции знаменитого философа Пьера Гассенди, автора трехтомного «Свода философии». А после занятий Бержерак часто шел гулять с молодым поэтом Шапелем и другими либертенами из кружка Гассенди к Новому мосту (сейчас он в Париже — самый старый), в «царство» мелких торговцев, бродячих артистов, бретеров, зубодеров, писарей, судебных стряпчих, прорицателей, газетчиков, букинистов и шарлатанов. Тут Сирано впервые начал потихоньку распространять свои сочинения — полемические письма, сатиры и бурлески. Пока еще — «в свитках»: хотя «эра Гутенберга» уже наступила, рукописные книги и газеты еще более чем на сто лет останутся существенно дешевле печатных. К тому же «самиздат» и тогда легче ускользал от цензуры. Разумеется, авторы мечтали о книге, выпущенной на станке, — такое издание считалось «настоящим», шикарным. И Сирано был уверен, что скоро он и до такого «дорастет».

 Отправлено: 19.11.08 22:13. Заголовок: продолжение Чернила..

продолжение

Чернила для очернения врага

Первые послания Сирано де Бержерака, разошедшиеся по Парижу, были, как нетрудно догадаться, посвящены дуэлям. В письме «Дуэлянт» он признается, что забыл бы, «что такое бумага, если бы на ней не писали картелей», и вопрошает: «Для чего служат чернила, кроме очернения противника?» Впрочем, он посмеивается над собой и одновременно над всеми, для кого поединок — стиль поведения. «Иногда мне кажется, — жалуется автор, — что я превратился в дикобраза: кто ко мне ни подойдет, всяк напарывается на колючку» (в смысле — шпагу). Его хлесткие остроты стали поговорками, но мало кто заметил за остроумной бравадой горькую самоиронию и недовольство собой.

Настоящую же громкую известность приобрели стихотворные сатиры Сирано на всесильного кардинала — так называемые «мазаринады». Джулио Мазарини, любимец и любовник королевы-регентши Анны Австрийской, «унаследовал» должность первого министра от перешедшего в мир иной Ришелье в 1642 году, еще при жизни мужа Анны, Людовика XIII. Долгое время «безродного фаворита» ненавидели решительно все — и за иностранное происхождение, и за тяготы не им начатой войны, и за непосильные налоги. Народная молва приписывала ему все мыслимые грехи. Шутили, что «одна половина Парижа платит другой половине, сочиняющей памфлеты против Мазарини».

Самая талантливая и злая «мазаринада» Бержерака называется «Прогоревший министр». В подзаголовке обозначен жанр: «бурлеск» — то есть комическое смешение высокого и низкого, сатира в возвышенной форме. Сочинитель прошелся по всем личным качествам своего героя, особый акцент сделав на сластолюбии лицемерного святоши: «В искусстве лапать и щипать / Вы, кардинал, большой провора. / Вам глупости не занимать, / Годны вы только покорять / Штаны и юбки без разбора».

Впрочем, о главном, о наболевшем для Франции, Сирано тоже не забывает и тут оставляет шутливый тон:

«Поборы и долги кругом / Исходят горькими слезами; / Надеждой нашим и добром / Распорядились вы с умом…»

Почивший Ришелье (кстати, он высоко ценил политические и дипломатические таланты итальянца и перед смертью сам рекомендовал его королю) наверняка не простил бы подобной дерзости. Мазарини же придерживался другой тактики. Человек эрудированный и далеко не чуждый литературе, он все читал, всех знал и никого не трогал, предпочитая вести борьбу тем же оружием: перекупал авторов и обращал их перья против своих врагов.

А когда через несколько лет Сирано выступил, можно сказать, на стороне кардинала, его шаг многих поставил в тупик. Дело было так. В 1648-м парижский парламент инициировал мощное движение — Фронду («Праща») против Мазарини и его политики. Восстал Париж, его поддержали некоторые провинции. Кардинал вывез малолетнего Людовика XIV за пределы столицы и осадил ее. Фронда, тем временем, нуждалась в вожаках, командирах, известных в войсках, и они тотчас явились — вельможи, «принцы», на деле стремившиеся к переделу высших должностей и привилегий. Демократическое сопротивление переродилось в аристократическое (не потому ли глагол «фрондировать» в современном русском языке означает протестовать, но понарошку). Сирано с самого начала не был активным участником Фронды, но горячо ей сочувствовал. Когда же аристократы «оседлали» ее и он увидел, что страна изнемогает от усобицы, об этом он и написал в послании «Против фрондеров» (1651 год). Получилась косвенная услуга Мазарини, который скоро — в 1653-м — вернулся в столицу и до конца своих дней оставался у власти.

Испытание болезнью

Произошел в жизни Бержерака и такой неприятный поворот. Примерно году в 1645-м он вдруг пропал из поля зрения друзей и единомышленников. Спустя какое-то время вернулся, и даже с новыми текстами. Объяснял, что для вдумчивого творчества нужно одиночество. Однако нельзя было не заметить, насколько сильно писатель изменился: побледнел, осунулся, густые пряди волос поредели.

Анри Лебре потом написал о снедавшем его товарища неназванном недуге. Позднее была обнаружена нотариально заверенная долговая расписка Савиньена Сирано де Бержерака Эли Пигу, «парижскому цирюльнику и хирургу», на 400 ливров (большие деньги!) за «лечение и избавление от тайной болезни».

Тайная болезнь именовалась тогда «grosse verole» (позднее она стала известна в России как «дурная»). Для Европы XVI—XVII веков, кроме полного воздержания, защиты от нее не существовало. Но какое там воздержание! В период неслыханных насилий во время войн Реформации и Тридцатилетней войны самый грубый разврат считался нормой. Армии наемников всюду прирастали отрядами проституток. Призрак сифилиса бродил по Европе гораздо «эффективнее» своего позднейшего коммунистического коллеги. Вспыхивали даже эпидемии.

Лечить это заболевание пытались, и лечение зачастую приносило временное облегчение, снимало симптомы, но причину их, конечно, не побеждало. Широко применялся итальянский рецепт — ртуть в малых дозах. Не исключено, что так пользовал пациента и «парижский цирюльник и хирург» — во всяком случае, страдания на время утихли. До поры. (Кстати, ртуть обезображивала несчастных еще до того момента, как их начинал — на поздних стадиях — уродовать сам сифилис.)

Сирано Неустрашимый сотни раз смотрел в глаза смерти и не боялся ее. Но тогда враг был видим и победим, а теперь он пожирал его изнутри. Впрочем, как все оптимисты, автор «Прогоревшего министра» надеялся на лучшее. Верил, что окончательно выздоровел. Не унывал.

Тут кстати пришелся и первый театральный успех: в 1646 году состоялась премьера «Одураченного педанта». Этим искусством Бержерак увлекался с юности — вместе со всем своим поколением. Тогда Париж дышал воздухом сцены, французская драматургия переживала величайший в своей истории взлет — Мольер, Корнель, Расин… От площадных представлений до роскошных праздников двора — ни дня не проходило без театральной постановки. А первый опыт Сирано-драматурга оказался так свеж и оригинален, что его в хвост и в гриву использовал Мольер — две сцены оттуда почти без изменений вошли в «Плутни Скапена» (уже после смерти Бержерака).

Живой язык комедии особенно нравился публике, многие реплики и bon mot («словцо», «острота») из «Одураченного педанта» вошли в поговорки. «Какая холера понесла его на эту галеру?» — повторяли парижане, подобно тому, как мы до сих пор повторяем к случаю: «Шел в комнату — попал в другую».

В 1648 году скончался отец Савиньена. Небольшое наследство позволило сыну расплатиться с долгами, но на жизнь после этого не осталось ни су. Снова последовали советы принять покровительство — литератору оно требовалось еще больше, чем офицеру. Но он только отнекивался.

Большой нос как признак учтивости

В 1650 году в Париже стала ходить по рукам рукопись самого главного и причудливого произведения Бержерака — «Другой мир, или Государства и Империи Луны». С оговорками его можно назвать первым европейским научно-фантастическим романом. Герой, возвращаясь с пирушки, вступает с друзьями в спор о том, что такое Луна. По его собственному мнению, это «такой же мир, как наш, причем наш служит для него луною». Друзья поднимают фантазера на смех, и тогда он решается полететь и проверить…

Перед нами — свободный экзерсис, местами напоминающий утопию, местами — антиутопию, а местами — философский трактат. В нем есть и научные прозрения (идеи о множественности вселенных, о неравномерности течения времени на Земле и в космосе), и точные технические предсказания (воздушный шар, парашют, аудиозапись), и социально-политические проекты в духе Кампанеллы, и многое другое. Наряду с серьезными мыслями книга, естественно, содержит множество выдумок, вроде того, что селениты («луняне») живут в домах на колесах, которые можно время от времени перевозить на новое место; охотятся специальными патронами, которые одновременно ощипывают и поджаривают дичь (не из этого ли источника вырос рассказ из серии Распе о Мюнхгаузене — «Куропатки на шомполе»?). Сирано, вообще, полагал остроумие главным достоинством человека. Тем более — сочинителя. Причем понимал его в духе своей эпохи — то есть не как чувство юмора, а как оригинальность мышления. С этой точки зрения «Империи Луны» — образцово остроумное произведение. Кстати, автор наделил ее обитателей большими носами, потому что: «большой нос — признак учтивости, приветливости, благородства…» Тут он польстил себе, ибо, как известно, сам обладал таким.

Либертен при дворе

Слава Сирано не сопровождалась финансовым успехом. В кошельке по-прежнему гулял ветер, и настал момент, когда писателю пришлось, по выражению Лебре, «превозмочь свою великую любовь к свободе» и принять «опеку» герцога д’Арпажона. Он переехал жить во дворец этого вельможи и отныне все тексты вынужден был посвящать ему. Либертен превратился в «придворного» — можно себе представить, какие душевные муки он при этом испытал.

Вдобавок и покровителю, кажется, не слишком нравился «его» поэт — от Сирано ожидали «изящной словесности», а он оставался задирой.

В то время в высшем обществе процветал прециозный, так сказать, «изысканно-жеманный», стиль. Его последователи сочиняли пустые, но пышные мадригалы, сонеты, рондо, causerie (непринужденные беседы, «болтовню»). Салоны «рекламировали» галантную влюбленность, ценившуюся выше самой любви. Герои романов — пастухи и пастушки, бесчисленные Амадисы и Селадоны — потрясали воображение провинциальных дев еще и два столетия спустя.

Сирано де Бержерак тоже отдал дань все этой «прихотливости» — сонетами и нежными посланиями, но в целом его вряд ли можно отнести к прециозникам. Он остался бескомпромиссен в главном. В 1653 году на сцену выходит спектакль по его стихотворной трагедии «Смерть Агриппины». Был успех, но скоро «историю на античный сюжет» пришлось снять — герои в туниках слишком явно разыгрывали события Фронды, а тиран-безбожник Сеян преступал все человеческие законы и Божьи заповеди. Оставалось пока «отстреливаться» новыми полемическими письмами — о политике, литературе, театре. И — наживать все новых врагов.

А в 1654 году — опять «прорыв». Из типографии вышла долгожданная печатная книжка «Разные произведения господина де Бержерака», включающая комедию «Одураченный педант» и 47 эпистол. Тут же за ней последовала «Смерть Агриппины».

Казалось бы, судьба вдруг улыбнулась, но… Роковой удар обрушился на голову Сирано в прямом и переносном смысле. Вечером, когда он возвращался в герцогский дворец, с верхнего этажа строившегося здания на него упала балка. Или была сброшена? Это так и осталось тайной. Враги Сирано, конечно, мечтали расправиться с ним, но одолеть Неустрашимого в бою еще никому не удавалось. Поэтому существует версия, что «несчастный случай» мог быть подстроен его недругами.

«Путешественник по Луне» выжил, но оказался прикован к постели, и бессердечный д’Арпажон тут же отказал ему от дома. Ему пришлось скитаться по съемным жилищам. Но самое печальное — сильная травма и общее ослабление организма, вероятнее всего, спровоцировали рецидив «тайной болезни» в самой тяжелой форме. Врачам, нанятым друзьями, удалось снять изнурительные «приступы жестокой лихорадки», но несчастный угасал.

В последние несколько месяцев жизни он работал. В довершение всех бед, при одном из переездов у него похитили сундук с рукописями новых фантастических романов «История Искры» и «Государства и Империи Солнца» (первый пропал навсегда, а неоконченная рукопись второго нашлась, в 1662 году ее опубликовали).

Друзья — старые и новые, навещали его. Он окончательно примирился с Богом и особое утешение находил во встречах с основательницей двух женских монастырей в окрестностях Парижа матерью Маргаритой, а также со своей родственницей баронессой де Невильет, которая после смерти супруга жила замкнуто и всех удивляла набожностью и милосердием. И, конечно, с ним был Лебре. Незадолго до кончины Сирано попросил перевезти его в Саннуа, в дом двоюродного брата. Там 28 июля 1655 года он и умер, «по-христиански», как записано в приходской книге местной церкви, где его похоронили в семейном склепе.

Вторая жизнь

В самом конце декабря 1897 года в Париже произошла такая история. Театр «Пор-Сен-Мартен» объявил об очередной премьере. Но мало того, что ее назначили на Рождество, когда добрые католики сидят по домам, — на афише значилось совершенно никому не известное имя автора. Казалось, было сделано все, чтобы обречь пьесу на провал…

Понимая это, тот самый «никому не известный» Эдмон Ростан накануне спектакля попросил прощения у артистов, а Констана Коклена, исполнителя главной роли обнял и сквозь слезы сказал: «Простите меня, мой друг! Простите меня за то, что я втравил вас в это безнадежное дело!» Однако отменять представление повода не нашлось, и оно началось. Когда же занавес закрылся, зал ревел и гремел от восторга.

В чем же секрет успеха «героической комедии» «Сирано де Бержерак»? Возможно, в том, что почти все персонажи— реальные люди, современники главного героя. Имена Лебре, Кижи, Брисайля, Карбона де Кастельжалу, де Гиша и де Гасьона, актеров Монфлери и Бельроза, поэта Линьера и других, можно найти не только в списке действующих лиц, но и в любой энциклопедии. Кроме того, у Ростана представлен совершенно живой Париж, с его театрами и Нельской башней, с кабачками, трактирами и так далее.

А еще, наверное, в том, что пьеса богата аутентичным бержераковским остроумием, и в том, что это — блестящая комедия, и в том, что финал у нее при этом печальный…

«Де Бержерака» сразу же издали, а тираж — моментально раскупили. На титульной странице Эдмон Ростан добавил: «Я хотел посвятить эту пьесу памяти Сирано. Но душа его переселилась в вас, Коклен. Поэтому посвящаю мою пьесу вам».

Так началась другая жизнь парижского мечтателя, дуэлянта и поэта. Вечная жизнь.

Источник: сайт - http://www.peoples.ru/

 Отправлено: 20.11.08 22:19. Заголовок: Señorita Flor, ..

Señorita Flor, спасибо! Отличная информация!

 Отправлено: 01.06.09 18:18. Заголовок: Тайны мушкетеров: ке..

Тайны мушкетеров: кем были Атос, Портос и Арамис

Не так давно мир облетела весть о том, что в земле одного из садиков голландского Маастрихта предположительно найдены останки знаменитого д'Артантьяна. Газеты охотно перепечатывали сенсационную новость. И хотя в первоначальном сообщении говорилось лишь о том, что найденные скелеты, скорее всего, принадлежат древним римлянам, публикация не обошлась без видимой пользы: очень и очень многие с удивлением узнали, что литературный д'Артаньян – реальный, а не выдуманный Александром Дюма исторический персонаж. Шарль де Батц де Кастельморе, ставший под конец жизни капитаном-лейтенантом королевских мушкетеров и немедленно после того принявший имя "графа д'Артаньяна" (по одному из владений своей матери; что касается титула, то официально шевалье д'Артаньяну его никто не жаловал, в связи с чем к его потомкам уже в XVIII столетии были серьезные претензии со стороны геральдической службы короля Франции), погиб при осаде Маастрихта: пуля противника попала ему в голову. Тогда, в далеком июле 1672 г., его тело удалось вынести из-под огня противника только с пятого раза, причем четверо смельчаков, пытавшихся это сделать, погибли. Из мемуаров того времени мы знаем, что практически сразу же в присутствии двух кузенов погибшего, Пьера и Жозефа де Монтескью д'Артаньян, тело капитана мушкетеров было погребено у подножия стен Маастрихта. Не часто "у подножия стен" городов хоронили людей, литературная слава которых была способна обессмертить самую их жизнь, какой бы рядовой она ни была.

В мире изданы десятки биографий д'Артаньяна. В советское время сведения об этом герое можно было почерпнуть из популярной книги Бориса Бродского "Вслед за героями книг". В наши дни на русский язык переведена блестящая работа Жана-Кристиана Птифиса "Д'Артаньян". Однако если об остроумном гасконце все же многое известно, то его литературные товарищи по оружию и друзья по застолью представляются уж точно выдуманными персонажами. Атос, Портос и Арамис – это что-то вроде "до, ре, ми": тут даже порядок перечисления нельзя изменить до того монолитна конструкция.

Между тем верные товарищи д'Артаньяна так же реальны, как и их знаменитый компаньон. Не будь Дюма, историки-архивисты вряд ли бы занялись поиском этих, что и говорить, незаметных персонажей величественной истории Франции XVII века. Ведь на то, чтобы отыскать следы их существования, понадобилось более 100 лет. Да что там говорить – сам Дюма полагал, что всех троих не существовало. Их имена он, конечно, не выдумал – они взяты из того же источника, которым знаменитый романист пользовался при создании своей трилогии: "Мемуаров г-на д'Артаньяна", написанных плодовитым "мемуаристом" Гатьеном Куртилем де Сандра. Последний хорошо ориентировался в реалиях первой четверти – середины XVII столетия и, возможно, слышал имена все трех "мушкетеров" еще в бытность свою на службе короля (уйдя с которой, занялся написанием от чужого имени скандальных "мемуаров", разоблачающих нравы двора). У Куртиля это были не три друга, а три брата, которых д'Артаньян встречает в доме у г-на де Тревиля. "Признаемся, чуждые нашему слуху имена поразили нас, и нам сразу пришло на ум, что это всего лишь псевдонимы, под которыми д'Артаньян скрыл имена, быть может, знаменитые, если только носители этих прозвищ не выбрали их сами в тот день, когда из прихоти, с досады или же по бедности они надели простой мушкетерский плащ", – пишет Дюма в авторском предисловии к "Трем мушкетерам". Романист, а точнее команда его помощников и консультантов, подбиравших для писателя фактологический материал, не верили, что Атос, Портос и Арамис не выдумка Куртиля де Сандра. В литературном еженедельнике La Pays Natal в 1864 г. Дюма написал: "Меня спрашивают, когда именно жил Анж Питу... Это вынуждает меня сказать, что Анж Питу, так же как и Монте-Кристо, так же как Атос, Портос и Арамис, никогда не существовал. Все они просто признанные публикой побочные дети моего воображения".

Однако уроженцы Беарна Атос, Портос и Арамис не просто жили – их странные фамилии были действительно их настоящими фамилиями. Недаром один из самых известных пересмешников той эпохи Жедеон Таллеман де Рео (отрывки из его "Занимательных историй" в 70-е гг. вышли в СССР в серии "Литературные памятники") с иронией отмечал, что от имен беарнских мушкетеров "собаки дохнут".

Купеческая "косточка"

Как известно, в своем вступлении к "Трем мушкетерам" автор ссылается на якобы найденную рукопись, озаглавленную "Воспоминания графа де Ла Фер о некоторых событиях, происшедших во Франции к концу царствования короля Людовика XIII и в начале царствования короля Людовика XIV". Из дальнейшего повествования следует, что упомянутый граф и есть наш Атос. Подразумевалось, что граф де Ла Фер, убивший свою жену (Миледи), мог скрыться от правосудия под серым плащом мушкетера. Сеньория Ла Фер много раз фигурирует на страницах исторических хроник и генеалогических коллекций Франции. Некий сеньор Мило де Ла Фер (ум. ок. 1057 г.) был родоначальником известного феодального дома де Монлери. В XIII в. поместьем с таким названием владела дочь герцога Бретонского Иоланда; в первой четверти XIV в. де Ла Фер из семьи Шатийонов породнился с Лотарингским герцогским домом; а в середине XVI в. среди прочих титулов Людовика I Горбатого, герцога де Конде (1530-1569), мы обнаруживаем сеньории Валери и Ла Фер. Впрочем, к настоящему Атосу этот титул никакого отношения не имеет.

Деревушку Атос-Аспи и сегодня можно найти только на самой подробной карте Франции. Она расположена на правом берегу горной реки Олорон, между Совтер-де-Беарн и Ораасом. Когда-то здесь был замок – в нем наверняка и родился Атос. (К сожалению, замок не сохранился – сгорел в 1943 году.) В XVI столетии господский дом принадлежал совтерскому капеллану Аршамбо де Силлегу. Его наследником был некий Жан д'Атос, сын Жаклин де Силлег, впоследствии ставший врачом короля Генриха II Наваррского. Семейства д'Атос и де Силлег постепенно "одворянивались", а заодно и богатели, подвизаясь в местной торговле. Вначале они получили титул "купец", затем "дворянин" и, наконец, стали "монсеньорами". Этот последний титул носил в 1597 г. Пейротон де Силлег д'Атос.

В начале XVI века некто по имени Андриан де Силлег д'Атос, владелец Отвьеля и Казабера, женился на демуазель де Пейрэ, дочери "купца и присяжного заседателя" в Олороне и двоюродной сестре г-на де Тревиля. Да-да, того самого Тревиля (или Труавиля), капитана-лейтенанта королевских мушкетеров. От этого союза где-то между 1615 и 1620 годами родился наш Атос. Его полное имя звучало так: Арман де Силлег д'Атос д'Отвьель. Троюродному племяннику капитана мушкетеров было грех не воспользоваться открывавшимися перспективами: около 1641 г. он вступает в роту де Тревиля. В то время это была обычная практика – стоило кому-нибудь из безвестных "дворянчиков" зацепиться на сколько-нибудь заметную должность при дворе, как к нему тут же слеталась толпа родичей.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Атоса, проживи он дольше. В свидетельстве о его смерти, занесенном в регистрационные книги парижской церкви Сен-Сюльпис, сказано: "Препровождение к месту захоронения и погребения преставившегося Армана Атос Дотюбьеля, мушкетера королевской гвардии, найденного вблизи от рынка на Прэ-о-Клер". Формулировка этого лаконичного текста почти не оставляет сомнения, что бравый Атос умер вследствие тяжелого ранения, полученного на дуэли.

Исаак, потомок Авраама...

В парижском музее Карнавале выставлена как символ эпохи короткая сабля. Надпись гласит: "Принадлежала г-ну дю Валлону де Брасье де Пьерфон". Кем был данный господин – неизвестно, но точно не тем самым Портосом. Наш мессир Портос, точнее, Исаак де Порту, происходил из беарнской дворянской протестантской семьи. Его дед Авраам был распорядителем обедов (тогда это называлось "офицером кухни") при наваррском дворе – так что аппетит литературного Портоса, так сказать, имеет исторические корни. Его отец, также носивший имя Исаак, служил нотариусом при Беарнских Провинциальных штатах. Он женился на демуазель де Броссе и имел от нее дочь Сару. Овдовев, в 1612 г. сочетался вторым браком с Анной д'Аррак, дочерью Бертрана д'Аррака из Гана. Став богатым землевладельцем, отец нашего героя пользовался покровительством благородного сира Жака де Лафосса, королевского наместника в Беарне. В 1619 г. Исаак де Порту выкупил за 6 тыс. франков у Пьера де Л'Эглиза сеньорию Кантор. В 1654 г. поместье было продано – на этот раз за 7 тысяч франков Франсуа д'Андуэну.

"Портос" был младшим из его троих детей. По сохранившимся записям историки знают дату и место его крещения – 2 февраля 1617 года. Следующий документально доказанный факт его биографии – вступление в гвардейский полк Дезэссара. А вот был ли Портос мушкетером – большой вопрос. Историкам, похоже, вообще мало что известно о начале его военной карьеры; гораздо больше сведений о его старшем брате, Жане де Порту. Некоторое время тот был инспектором войск и артиллерии в Беарне, а затем стал секретарем при Антуане III де Грамон-Тулонжеоне (в романе Дюма "Десять лет спустя" другом виконта де Бражелона становится граф де Гиш – сын того самого Грамона).. В 1670 г. герцог де Грамон объявил о смерти "месье де Порту" – т.е. Жана де Порту.

Что касается Исаака де Порту, то он досрочно вышел в отставку и уехал в Гасконь. Возможно, это было следствие полученных на войне ранений. В 50-х гг. он занимал незаметную должность хранителя боеприпасов гвардии в крепости Наварранс: эту должность обычно давали недееспособным военным. Портос был женат – к сожалению, мы не знаем имени его жены. Его старший сын Арно родился около 1659 г. (а умер в 1729 г.).

Герой Александра Дюма погиб под тяжестью огромной скалы в Бель-Иле, что в Бретани. Реальный Портос умер менее помпезно – 13 июля 1712 г. в По от апоплексического удара в возрасте 95 лет. Его второй сын, Жан де Порту, стал военным моряком. Еще несколько поколений потомков Портоса верно служили Франции на военной и административной ниве. Его правнучка Элизабет де Порту в апреле 1761 г. вышла замуж за шевалье Антуан де Сегюра, ставшего позже губернатором Советерра. Несостоявшийся барон дю Валлон был бы доволен: его семья породнилась со старинными французскими дворянскими родами.

Аббаты-драчуны

Сельское поместье Портоса в Ланне находится неподалеку от долины Баретту, в которой находится аббатство Арамиц, светским аббатом которого был третий из наших мушкетеров. В расположенной рядом деревеньке Арамиц и сегодня живет всего несколько сот человек. Дюма делает ловкого Арамиса, шевалье д' Эрбле, полуаббатом-полумушкетером, одновременно участвующим и в интригах и в военных действиях, епископом Ванна, генералом ордена иезуитов и, наконец, испанским грандом, герцогом Аламеда...

Анри д'Арамиц родился около 1620 года. Он принадлежал к старинному беарнскому роду – наверное, самому дворянскому из всех трех (точнее четырех, учитывая не вполне чистое дворянское происхождение самого д'Артаньяна). В 1381 г. граф Гастон-Феб де Фуа пожаловал Жану д'Арамицу одноименное аббатство, которое стало наследственной собственностью рода. Во время религиозных войн Арамицы участвовали во всех схватках в Нижней Наварре. Некий капитан гугенотов Пьер д'Арамиц заслужил в этих стычках репутацию бретера. Он был женат на Луизе де Согюи, от которой имел трех детей: Феба, Марию, вышедшую замуж за Жана де Пейрэ и ставшей, таким образом, матерью будущего графа де Тревиля (опять все сходится на бравом капитане), и Шарля, женившегося на Катрин де Раг. После смерти старшего брата Шарль стал главой рода. Он-то и был отцом Анри.

Будучи двоюродным братом капитана мушкетеров, Арамис в 1640 г. вступил в его роту. Десять лет спустя мы встречаем его в родных краях, где он в феврале 1650 г. женится на демуазель Жанне де Беарн-Бонасс. В апреле 1654 г., намереваясь вернуться в Париж, он составляет завещание. Через два года он опять приезжает в Беарн, где через 18 лет и умирает. Арамис оставил трех детей: сыновей Армана и Клемана и дочь Луизу.

Французский историк Птифис не исключает, что д'Артаньян мог быть знаком с Атосом, Портосом и Арамисом: беарнцы и гасконцы образовывали в Париже маленькие закрытые кланы. Но никто из них, тщетно пытавшихся стать в жизни кем-то большим, чем был на самом деле, и представить себе не мог, что их смешные для современников имена олицетворят в умах потомков такие понятия как удаль, дружба и честь.

Источик: http://www.nice-places.com/

 Отправлено: 01.06.09 18:21. Заголовок: КОТОРЫЙ Д'АРТАНЬ..

КОТОРЫЙ Д'АРТАНЬЯН ИСТИННЫЙ?

Предисловие к книге Ж.-К.Птифиса "Истинный д`Артаньян
Источник тут

Странная судьба выпала на долю д'Артаньяна! Благодаря честности, храбрости, исполнительности и нечастому среди придворных человечному отношению к поверженным врагам короля он сумел при жизни стать «важной персоной», а потом - человеком, смерть которого равно искренне оплакивали сторонники противоборствующих групп и партий, военачальники и солдаты, король и слуги. Однако при этом д'Артаньян остался «маленьким человеком», но чьими руками великие мира сего добывали себе славу. Из книги Ж.-К. Птифиса мы узнаем, что именно благодаря д'Артаньяну и его мушкетерам Людовик XIV всего за несколько дней получил в свои владения город Дуэ, а затем Безансон и Доль во время Деволюционной войны, что «именно великая доблесть г-на д'Артаньяна и бравых мушкетеров принесла королю Маастрихт» (д'Алиньи) во время Голландской войны. Но загляните в учебники истории: там вы не найдете упоминаний о д'Артаньяне, зато узнаете, что фламандские города захватил лично Людовик XIV, а над удачными завоеваниями в начале Голландской войны «сообща потрудились король, Месье, Тюренн, Конде и герцог Люксембургский». Это естественно. История манипулирует «крупными объемами», ей важнее общие планы и глобальные тенденции, нежели удачные действия, инициатива и храбрость отдельных людей. Итак, маленького человека по имени Шарль де Бац де Кастельмор д'Артаньян стали постепенно забывать. Если поначалу написанные уже после его смерти Куртилем де Сандра Мемуары мессира д'Артаньяна пользовались популярностью, то вскоре и они забылись. Пришли другие времена и другие люди, как «великие», так и «маленькие».

И все же... И все же трудно сейчас найти человека, которому было бы неизвестно имя д'Артаньяна. Мы знаем о нем с детских лет, и, наверное, не только Стивенсон мог бы сказать, что чему-то научился у капитана королевских мушкетеров. Д'Артаньян заставлял многих из нас не спать ночами, лихорадочно дочитывая описание его приключений, рыдать и радоваться вместе с ним и его друзьями Атосом, Портосом и Арамисом, оказавшимися, согласно историческим документам, еще более «маленькими» людьми, чем он сам. Д'Артаньян заставлял педагогов ломать копья в ученых диспутах на тему о том, благотворно ли подобное влияние на молодежь или оно воспитывает в подростках драчливость и агрессивность. Однако независимо от исхода этих диспутов мальчишки все новых и новых поколений увлеченно играли в мушкетеров и под известный клич «Защищайтесь, сударь!» самозабвенно бросались в бой, осваивая понятия дружбы, чести и благородства.
Этим невероятным явлением мы обязаны уже не только самому мессиру д'Артаньяну, но и его литературному родителю Александру Дюма-отцу. Роман «Три мушкетера» вышел в 1844 году и сразу же завоевал читающую публику. Он был переведен на множество языков и триумфально шествовал по Европе и Америке. Современники Дюма шутили, мол, если и есть еще сейчас где-то на земле необитаемый остров, на котором живет какой-нибудь Робинзон, то Робинзон этот наверняка занят тем, что сидит и читает «Трех мушкетеров».

В написании романа А. Дюма сотрудничал с О. Маке, и принято считать, что именно Маке препарировал для Дюма роман Куртиля и поставлял ему основу для сюжета. Впрочем, многие исследователи сомневаются в том, что это было так просто. Во-первых, известно, что Дюма и сам читал «Мемуары» Куртиля и даже «зачитал» взятый им в библиотеке том этих «Мемуаров». Во-вторых, в основу работы над трилогией о мушкетерах легла не только книга Куртиля. Дюма пользовался «Мемуарами г-жи де Лафайет», «Мемуарами кардинала де Реца» и рядом других исторических источников века Людовика XIV. Об этой работе Дюма написал А. Моруа. Признавая, что Дюма заимствовал «героев и общий костяк сюжета», он пишет: «Но каждый раз, когда в «Мемуарах» сцена только намечена, он пишет ее так, как написал бы драматург, прибегая к всевозможным эффектам, неожиданным поворотам сюжета, умело чередуя драматические и комические элементы. Тонкий штриховой рисунок мадам де Лафайет у Дюма превращается в музей, где выставлены раскрашенные, разодетые скульптуры, которые при всей своей карикатурности все же создают иллюзию подлинной жизни».

Отношение к Дюма как к несерьезному сочинителю, небрежно обращающемуся с историей, сильно затормозило процесс литературоведческого осмысления творчества этого писателя, которое всерьез началось лишь в последние годы. Чем объяснить такую предвзятость? Некоторые исследователи считают, что не последнюю роль в этом сыграла зависть собратьев по перу к чересчур плодовитому (более 500 произведений!) автору, пользовавшемуся колоссальной популярностью у публики. Думается, подобное однозначное объяснение недостаточно. Разве не было завистников у Гюго и Бальзака?



Возможно, помимо недоверия к легкости и плодовитости пера А. Дюма, следует отметить особенность его идеологической позиции. Сын республиканского генерала, участник революционных событий 1830 и 1848 годов, Дюма при этом дружил с наследным принцем Орлеанским, был принят в королевских домах многих стран Европы и даже претендовал на портфель министра культуры в правительстве Луи-Филиппа. Он фактически никогда не стоял на так называемой «активной классовой позиции» и всех людей, от последнего нищего до короля, оценивал по их человеческим качествам. Бурный, политически ориентированный век не мог не считать такую позицию легкомысленной. Эта же точка зрения по понятным причинам сохранялась в официальной советской литературной критике и политике советского книгоиздания: по данным Российской книжной палаты, вплоть до 50-х годов на русском языке вышло всего 34 книги Дюма, а цифру 100 изданий русскоязычный Дюма превысил лишь к 1977 году. И это при том, что до революции выходили и отдельные издания романов писателя, и Полное собрание романов в 24 томах (84 кн.). Многие произведения А. Дюма, не соответствовавшие классовой позиции советских идеологов (например, романы о Великой французской революции), не переиздавались на русском языке с 1913 года и вплоть до периода перестройки.



Другим поводом для подозрительности критики к произведениям А. Дюма была их, так сказать, фривольность. «Нравственный педантизм» XIX века не желал мириться с сочувственным описанием «падших женщин» и галантных похождений великих исторических лиц. Дюма упрекали в том, что он хочет «подменить идеализм классиков низменным реализмом»2. Жизнь входила в литературу, пробивая себе путь вопреки сопротивлению устоявшихся, но устарелых принципов. Дюма-отец, как и его сын Александр, чья «Дама с камелиями» неоднократно запрещалась цензурой, помогал осуществить этот прорыв, однако сам Дюма не мог при этом не получить ярлык легковесного развлекателя публики.

Дюма, к его собственному сожалению, не имел возможности получить систематическое образование, но всю жизнь занимался самообразованием, поражая современников количеством прочитываемых книг и умением толково рассуждать на самые разнообразные темы. Работая над своими романами, Дюма изучал исторические труды О. Тьерри, Ф. Минье, Ж. Мишле, документы описываемой эпохи. Помимо перечисленных источников, использованных при работе над трилогией о мушкетерах, можно упомянуть, например, «Журналы правления Генриха III и Генриха IV», написанные придворным хронистом конца XVI - начала XVII века Пьером де л'Этуалем. Этот источник лег в основу трилогии о гугенотских войнах.

Интуиция Дюма-историка в описании исторических персонажей просто поражает. Когда читаешь книгу Ж.-К. Птифиса, невольно ловишь себя на мысли, что Дюма, в соответствии с жанром порой позволявший себе изменения времени и места действия, нигде не погрешил против истины в описании самих исторических персонажей. У Куртиля авантюрист д'Артаньян не особенно напоминает того д'Артаньяна, который встает перед нами при чтении приводимых Птифисом документов. Зато те, кто хорошо помнит трилогию Дюма, не могут не узнать в историческом описании с детства знакомых персонажей: юного Людовика XIV, едва приступившего к управлению государством, Фуке, Кольбера и конечно же самого д'Артаньяна. После книги Ж.-К. Птифиса очень интересно перечитать «Виконта де Бражелона», например главу «Тайная вечеря», описывающую сомнения Фуке и его близких перед поездкой в Нант. Конечно, развитие действия несколько переиначивает реальный ход событий, оно становится более обостренным, сценичным. Но мелочи, из которых складывается портрет жизни, остаются те же: Пеллиссон и Гурвиль, убеждающие Фуке бежать, расчет на силу крепости Бель-Иль, посланцы короля, до последней минуты требующие у суперинтенданта денег, слово, переданное им друзьям: «Сент-Манде»... Д'Артаньян, едва не упустив Фуке, настиг его в Истории вместе с отрядом мушкетеров на улицах города. В Романе д'Артаньян в одиночку нагоняет Фуке на дороге, после чего они состязаются в благородстве, относясь друг к другу с уважением, которое пристало порядочному человеку даже тогда, когда приказ короля заставляет его делать что-то, противное его пониманию порядочности и честности.

Книга Ж.-К. Птифиса привлекает тем, что, несмотря на традиционное название «Истинный д'Артаньян», автор отнюдь не стремится противопоставлять Роман и Историю. Напротив, детально прослеживая жизненный путь исторического героя, он подчеркивает, что именно Роман «поднял его на высоту национальной эпопеи». Хочется добавить, что образ д'Артаньяна давно вышел за национальные рамки и стал культурным явлением мирового значения.

Д'Артаньян Романа и д'Артаньян Истории становятся, таким образом, как бы разными ипостасями некоего единого д'Артаньяна, существующего в нашем представлении. Эти ипостаси нисколько не противоречат друг другу и скорее даже усиливают воздействие результирующего, знакомого всем образа. По мнению А. Моруа, сила героев Дюма заключается, помимо всего, в том, что они, «маленькие люди», действуя среди великих мира сего и присутствуя в решающие моменты, на деле творят Историю. Современная историческая наука тоже приблизила к нам «маленьких людей» прошлого, и оказывается, что их роль в Истории зачастую действительно была решающей. В книге Ж.-К. Птифиса есть немало тому доказательств.

Надо только, конечно, иметь в виду, что здесь д'Артаньян увиден глазами нашего современника, и мы с радостью читаем и воспринимаем его книгу с этих позиций, а лет эдак через двести, возможно, появятся новые исследователи, которые обнаружат какие-то недоступные нам источники, и будет опубликован еще один «Истинный д'Артаньян», который покажет, насколько все предыдущие представления (в том числе и наши с вами) несли на себе отпечаток мировоззрения и ограниченной осведомленности своей эпохи...

 Отправлено: 10.06.09 17:04. Заголовок: цитата Возможно, п..

цитата

цитата:

Возможно, помимо недоверия к легкости и плодовитости пера А. Дюма, следует отметить особенность его идеологической позиции. Сын республиканского генерала, участник революционных событий 1830 и 1848 годов, Дюма при этом дружил с наследным принцем Орлеанским, был принят в королевских домах многих стран Европы и даже претендовал на портфель министра культуры в правительстве Луи-Филиппа. Он фактически никогда не стоял на так называемой «активной классовой позиции» и всех людей, от последнего нищего до короля, оценивал по их человеческим качествам. Бурный, политически ориентированный век не мог не считать такую позицию легкомысленной. Эта же точка зрения по понятным причинам сохранялась в официальной советской литературной критике и политике советского книгоиздания.

Нечего сказать, кроме ППКС.
И пары горьких слов об укоренившейся привычке оценивать произведение по наличию в нем нравоучений и классовых штампов.