Отправлено: 10.09.07 18:24. Заголовок: Наши любимые исторические личности (продолжение)

...собственно, о них и тема. Здесь можно рассказать о жизни какой-нибудь понравившейся вам реальной исторической личности, продемонстрировать ее портреты, обсудить поступки этой личности с форумчанами и пр.

На данный момент в этой теме:

Арман Жан дю Плесси, кардинал Ришелье
Балдуин IV Иерусалимский
Генрих II Французский
Джейн Грей - "девятидневная королева"
Джузеппе Гарибальди
Екатерина Романовна Дашкова
Екатерина Медичи
Елизавета I Тюдор
Изабелла Кастильская и Фердинад Арагонский
Иоанна I Кастильская
Кола ди Риенцо
Конде Луи II Бурбон
Лоуренс Аравийский
Луиза де Лавальер
Маргарита Валуа "королева Марго"
Мария Стюарт
Мишель Нострадамус
Поль Скаррон
Пьер Террайль де Баярд
Родриго Диас де Бивар (Эль Сид)
Симон Боливар
Филипп II Испанский
Франсуа де Бофор
Франсуаза Атенаис де Монтеспан
Франсуаза Скаррон, маркиза Ментенон
Энрике III Болезненный
Эсклармонда де Фуа
Юлия Петровна Вревская

 Отправлено: 18.05.08 18:35. Заголовок: Лоуренс Аравийский ..

Лоуренс Аравийский

взято с http://www.encyklopedia.narod.ru/bios/putesh/lowrence/lowrence.html

Смуглый "принц из Мекки" в шёлковом бурнусе, с решительным взглядом голубых глаз, кривым йеменским кинжалом за поясом - таким знали его арабы. Историки считали его мистификатором и авантюристом, советская пропаганда - лицемером, который за фальшивыми словами о свободе скрывал колониальные замашки Британии. Но к тому времени, как о нём узнал весь мир, уже сложилась арабская легенда. В 1917, в разгар арабского восстания против турок, один из племенных вождей писал эмиру Фейсалу "Пришлите нам немного лоуренса и мы будем взрывать им поезда". Пришлось объяснять, что столь эффективное средство - человек, а не разновидность динамита.
Томас Эдвард Лоуренс родился в относительно благополучной семье. Будучи незаконнорожденным сыном английского аристократа от его связи с горничной, он однако не знал, что значит неполная семья. Его отец ушёл от своей жены и дочерей и поселился с новой семьёй.
Родился он в северном Уэльсе а после этого Лоуренсы (они сменили фамилию чтобы оградить себя от осуждения английского общества, отец ранее носил фамилию Чэпмен) ещё долго скитались по Англии, Шотландии и Франции, пока не осели в университетском Оксфорде. Мальчику к тому времени исполнилось восемь. Будущего героя отдали в школу. Её он сразу назвал "пустой тратой времени". Гораздо интереснее было читать приключенческие книжки, отправляться за десятки километров на велосипеде в поисках полуразрушенных замков или совершать ночные рейды на кладбище. Коллективные игры были ему не по нутру, ведь там надо было подчиняться правилам, а правил он не любил никогда. От изучения замков он перешёл к осадному оружию, военной стратегии и особенно увлёкся историей крестовых походов, причём, играя сам с собой в войну, он никогда не хотел быть крестоносцем, а всегда - диким сарацином. Должно быть, тогда же он выдумал мифическое генеалогическое древо, которое выводил от таинственного сэра Роберта Лоуренса, якобы сопровождавшего Ричарда Львиное сердце в его третьем крестовом походе. А еще будущий воин пустыни внимательно изучает культуру арабов и историю войн, особенно тех, которые начинались с восстаний.
В двадцать один год Лоуренс выдержал оксфордский экзамен на получение стипендии по историческим наукам. В знаменитом университете за ним закрепилась репутация разгильдяя и прогульщика. Действительно, основным курсом он не интересовался, книги читал не по теме. Однако Оксфорд в те времена славился своим либерализмом и студенту было разрешено защитить диссертацию по специальному вопросу, не относящемуся к основному курсу. Темой работы он выбрал военную архитектуру крестоносцев, и летние каникулы 1908 решил использовать для осмотра замков крестоносцев в Сирии. Лоуренса отговаривали, уверяя в том, что летом на востоке очень жарко и нужно много средств на покупку лагерного снаряжения, наём носильщиков и проводников. Но он заявил, что отправится один и только пешком, рассчитывая на гостеприимство в деревнях, ведь на Востоке к путникам относятся очень трепетно. Тяготы путешествия не пугали его. Одетый в бурнус, он мог довольствоваться самой простой едой и не испытывал неудобства от отсутствия вилки и ложки.
Получив за дипломную работу высшую оценку и стипендию на научные изыскания, Лоуренс отправился в Египет на раскопки. Спросив на станции, как найти лагерь археологов, англичанин услышал в ответ: "Идите в сторону пустыни и увидите тучи мух. После этого сворачивайте туда, где мух будет больше всего - и вы у цели". В лагере Лоуренс заслужил немалое уважение рабочих-туземцев тем, что умел вникать в их проблемы, ел, как они, и одевался, как араб. "Моя бедность, - скажет впоследствии Лоуренс, - позволила мне изучить тех, от которых богатый путешественник отгорожен своими деньгами и спутниками". Его разговорный арабский был выше всех похвал. А если учесть, что встречаются белокурые арабы, то загорелого, в бурнусе, мужчину можно было вполне принять за коренного жителя пустынь. "Арабы говорили, что ни один человек, несмотря на его достоинства, не смог бы быть их вождём, если бы не ел их пищи, не носил бы их одежды и не жил бы с ними одинаковой жизнью", - напишет Лоуренс в воспоминаниях. Лоуренса роднила с кочевниками и страсть к перемене мест, и огромная жажда свободы. Ему пришлась по душе простота бедуинской жизни. Но было бы ошибкой представлять себе этакого погружённого в себя философа. Лоуренс всегда славился здравым смыслом и способностью молниеносно принимать решения. Из-за обострённого чувства справедливости он нередко попадал в неприятные ситуации. Как-то во время своих странствий по Сирии он встретил на реке курдов, глушивших динамитом рыбу. Лоуренсу это не понравилось и он попытался вразумить туземцев, после чего они вынули ножи. Однако противник браконьерства не унялся, пока не привёл полицейского. В другой раз он заставил немецкого инженера просить прощения у слуги Лоуренса, которого инженер ударил. Когда во время восстания воин из его отряда убил араба из другого племени, Лоуренс застрелил убийцу, чтобы избежать кровопролитной родовой мести.
Накануне Первой мировой войны ему довелось путешествовать по Синаю где он под видом археологических изысканий собирал материал для разведки - наносил на карту дороги и колодцы в этом граничащем с Османской империей регионе. А начало войны застало Лоуренса за написанием археологического труда о синайских открытиях - турки обвинили экспедицию в шпионаже и требовали предоставить отчёт о проделанной работе.
Тогда же он попытался пойти добровольцем в армию, но низкорослого Лоуренса забраковала призывная комиссия. В географическом отделе Генерального штаба слышали о его подвигах на Синае и рады были взять к себе. Лоуренс занялся составлением карт, а затем его перевели в каирское отделение Арабского бюро. Турция уже вступила в войну, и обязанности Лоуренса заключались в опрашивании пленных. С этим делом он справлялся блестяще. У него был безотказный способ: "По первому их слову я определял местность, откуда они родом, а потом спрашивал о проживающих там моих знакомых. Они мне говорили всё". Старших по званию он раздражает яркими галстуками и тем, что при встрече не отдаёт честь. К тому же пишет возмутительные доклады, в которых критикует высшее командование за проведение операций. И не скрывает своей горячей симпатии к восставшим фабам.
Начальство стремилось при первой возможности отправить бунтаря подальше. И случай скоро представился. Арабское восстание, начавшись в 1916, сперва было весьма успешным. Арабы отбили у турок святой город Мекку, а также порты на Красном море - Джидду, Рабиг, Янбу и часть Медины. Но вскоре турки оттеснили восставших из Медины. Страшная резня в одном из предместьев, учиненная турками, потрясла всю Аравию. "В огонь одинаково бросали и оставшихся в живых и трупы...". Первоначальный энтузиазм восставших гас. При первом залпе турецкой артиллерии бедуины соскакивали с верблюдов и от ужаса ничком падали на землю. В войске арабов винтовка была у каждого десятого. Кроме того, англичане не прислали обещанных денег, и возглавлявшему восстание арабскому эмиру Фейсалу пришлось пойти на маленькую хитрость - наполнить камнями большой сундук и приставить к нему внушительную охрану. Каждый вечер сундук торжественно вносился к нему в шатер, и об обмане никто не догадывался. Между тем численность войска таяла. Арабы целыми племенами возвращались домой.
В октябре 1916 Лоуренса командировали под Джидду в лагерь арабов для переговоров с руководителями восставших. Когда при встрече Фейсал спросил Лоуренса, нравится ли ему здесь, тот ответил: "Конечно, но отсюда далеко до Дамаска". Обретение контроля над этим городом означало бы победу восстания. "Мои слова упали подобно мечу, и среди присутствующих прошёл легкий трепет", - вспоминает Лоуренс. Англичанин в Фейсал улыбнулись друг другу, понимая, что одной этой фразой скреплён молчаливый союз между ними.
На следующее утро Лоуренс отправилcя побродить среди войска Фейсала. Это была, как он писал, "разбойного вида толпа очень крепких и выносливых людей". Из-за его "хаки" арабы принимали Лоуренса за дезертировавшего к ним турецкого офицера и, лежа в тени, лениво высказывали "добродушные, но жуткие предположения" о том, как с ним расправятся. Лоуренс сразу понял, что в партизанских вылазках им не будет равных, и пользовать же их в позиционной войне значит просто губить. Теперь Лоуренс управлял в Каир бесконечные отчёты и писал, "насколько многообещающим является положение" и что при необходимо поддержке арабы смогут оттеснить турок далеко на север. Дело кончилось тем, чего оставили при армии арабского эмира. Отныне отпрыск английского аристократа жил в условиях походного лагеря, учась у Фейсала качествам, необходимый настоящему вождю. "Он был доступен всем, никогда не отклонял просьб, даже когда арабы толпой приходили к нему излагать своё горе, изливая его в длинных песнях, которые они пели вокруг нас в темноте", - вспоминает Лоуренс. Фейсал подарил ему арабскую белую шёлковую одежду с золотыми украшениями, которую ему прислали из Мекки. Лоуренс учился ходить босиком, как настоящий бедуин, клясться бородой пророка. И воевать.
Пожалуй, аравийская война была последней романтической войной в мировой истории, и экзотика востока с его верблюдами и саблями сочеталась здесь с прозой бронемашин и аэропланов. Задача Лоуренса заключалась в том, чтобы расширить восстание на как можно большем пространстве. Это означало распространение "арабской заразы", как называли мятежников турки, к северу, для чего требовалось создание там опорной базы. Целью, которую наметил для себя Лоуренс, стала Акаба, - порт на берегу одноименного залива, на границе между Аравией и Синайским полуостровом. Чтобы взять этот город с суши, нужно было заручиться поддержкой главы местных племён, знаменитого на всю Аравию воина Ауды.
В лагерь Фейсала прибывали всё новые племенные вожди, готовые присягнуть в верности эмиру. Вскоре появился и Ауда. С первого взгляда Лоуренс понял, что этот человек не бросает слов на ветер. В палатке Фейсала начался пир в честь почетного гостя, прерванный смешным эпизодом: Ауда вдруг вскочил на ноги и с криком "Да сохранит меня Бог!" выбежал из палатки. Через минуту все услышали странный стук снаружи. Оказалось, что это Ауда камнем ломает свои вставные зубы. "Я забыл, что мне их дал Джамаль-паша! Я ел хлеб моего господина турецкими зубами!" - воскликнул он.
Ауда был примечательной фигурой. Всю свою жизнь он провёл в разбойничьих набегах, был тринадцать раз ранен, двадцать восемь раз женат и убил собственноручно семьдесят пять человек. И это помимо турок, которых он не считал. Он любил рассказывать длинные завиральные истории о своих подвигах, в которых даже такой незначительный эпизод, как прогулка по базару, превращался в грандиозное событие эпического масштаба. Вместе с Аудой Лоуренс выработал план похода в Сирийскую пустыню. Оттуда предстояло с востока подойти к Акабе.
В мае 1917 экспедиция с Лоуренсом во главе отправилась в многодневный переход. Вьючные верблюды были нагружены мукой, взрывчаткой и золотом, необходимым для выплат добровольцам, которых надеялись завербовать. "Мы чувствовали себя покинутыми в этой пустыне, и наша быстрота в сравнении с её бесконечностью казалась бесплодным усилием. Единственными звуками являлись глухое эхо, как будто каменный ковёр, по которому шли наши верблюды, был выстлан над пустым пространством, да тихий но резкий шелест песка", - вспоминает Лоуренс. От горячего ветра кожа людей лопалась, а глаза с трудом переносили яркий солнечный свет, отражаемый от блестящих песков. На четырнадцатый день караван достиг песчаных дюн, за которыми начиналась Сирийская пустыня. Тут выяснилось, что один из воинов отстал. Арабов особенно не волновало исчезновение спутника, но Лоуренс решил вернуться и поискать его. "Если бы я уклонился от своего долга, - вспоминал потом Лоуренс, - это оправдали бы тем, что я иностранец. Но такое оправдание было бы слабым доводом для человека, который намеревался помогать арабам в их восстании".
На девятнадцатый день караван достиг земель племени ховейтат. Благодаря Ауде, их встретили как лучших друзей. Перед началом пира пришельцев привозили к палатке на чистокровных кобылах. Затем хозяин жилища приглашал гостей приступить к еде. Как того требовали арабские обычаи, все прикидывались, что не слышат его. "Затем мы удивленно глядели друг на друга, причем каждый подталкивал своего соседа, чтобы тот подошел первым", - вспоминает Лоуренс. Наконец, первый гость подходил к подносу и со словами "Во имя Всемогущего Бога" окунал руки в варево. Есть полагалось молча, что являлось признаком одобрения угощения. Хозяин шатра обычно стоял рядом, поощряя гостей благочестивыми восклицаниями.
19 июня 1917 войска Лоуренса выступили в поход на Акабу. По дороге Лоуренс предложил с наступлением ночи атаковать один из турецких блокпостов. Ему возразили, что это будет трудно сделать из-за полнолуния. Лоуренс, знавший, что ночью должно произойти лунное затмение, пообещал, что луны некоторое время не будет. Арабы одним махом взяли блокпост, пока турецкие солдаты колотили в медные горшки, чтобы спасти луну от беды.
После столь блистательных побед взять Акабу тоже оказалось не сложно. "Мы были даже слегка разочарованы",- не без кокетства пишет Лоуренс. В сентябре 1917 он начал выводить из строя железные дороги.
Отряд Лоуренса с двумя английскими минометчиками, нагружённый взрывчаткой, один за другим пускал под откос турецкие поезда. Однажды они нашли место, где железная дорога делала крюк, и подложили под рельсы динамит. Но едва прозвучал взрыв, как бедуины бросились грабить вагоны. А затем, торопясь увезти добычу, оставили Лоуренса одного сматывать провода, и он едва не попал в плен. Примечательно, что в докладе командованию Лоуренс напишет: "Бедуины вели себя во время этой поездки исключительно хорошо, и мне приходилось выносить судебное решение лишь по двум случаям нападения с оружием в руках, четырём делам о краже верблюдов, одному брачному делу, четырнадцати ссорам, двум последствиям от "дурного глаза" и одному случаю колдовства".
Лоуренс тратил на арабов и свои, и казённые деньги, если это могло способствовать победе. Возможно, его популярность у арабов была вызвана этой щедростью, которая в их глазах должна быть присуща настоящему воину.
Зиму Лоуренс провёл в Азраке, оазисе в северной оконечности Сирхана. Предстояли месяцы бездействия. Но разве мог этот авантюрист усидеть на месте. Переодевшись местным жителем, он отправился на разведку в Дераа, чтобы отыскать скрытую дорогу в город. Близ аэродрома он был замечен турецким сержантом и доставлен в канцелярию местного бея. Там Лоуренс заявил, что он черкес (среди них попадались голубоглазые блондины).
Черкесы обязаны были служить в турецкой армии, и Лоуренса приняли за дезертира и насильно зачислили в войска. О турецких офицерах ходили плохие слухи насчёт того, как у них принято обходиться с новобранцами. Этой же ночью Лоуренса решили "посвятить в солдаты". Это означало, что его изнасиловали несколько турецких офицеров. Своим отчаянным сопротивлением он взбесил их, и его отдали охранникам, которые избили его до полусмерти.
Страшные шрамы от побоев оставались у Лоуренса до конца жизни. Турецкий бей решил, что он слишком окровавлен, чтобы разделить с ним постель, и выбрал себе на ночь другого солдата.
Бесчувственного Лоуренса оттащили в госпиталь, где перевязали и бросили на пол. Тамошний охранник, видимо, более человечный, чем его товарищи уходя, шепнул Лоуренсу, что дверь в смежной комнате будет открыта. С трудом двигаясь, Лоуренс выбрался из дома. Когда он, шатаясь, брёл по дороге прочь из Дераа, какой-то араб сжалился над ним и подвез на своем верблюде до лагеря. Именно на обратной дороге он и обнаружил тот скрытый путь из города, на поиски которого отправился. По возвращению в Азрак от пережитого потрясения он заболел и впал в депрессию. Все люди ему опротивели и он часами бездумно лежал в палатке. Он всё яснее видел, что его положение чужестранца не вяжется с проповедью национальной свободы. "Мне приходилось убеждать самого себя, что британское правительство полностью выполнит свои обещания. И сейчас меня бесили льстивые горожане Азрака, пресмыкающиеся и умоляющие, чтобы я их принял, величающие меня беем, владыкой и освободителем".
Вскоре пришёл приказ, чтобы он выехал в Палестину. Он прибыл в штаб британской армии, где царила атмосфера праздника. 9 декабря англичане взяли Иерусалим и оттеснили турок к Иерихону. Лоуренс, награждённый орденом Бани (The Most Honorable Order of the Bath) и чином майора, присутствовал у ворот Яффы при торжественном вступлении английских войск в Иерусалим. Эту церемонию он впоследствии назвал "одним из величайших моментов удовлетворения за время войны".
Наступление на Иерихон должно было начаться 19 сентября 1918. Задача Лоуренса, как всегда, - перерезать железную дорогу, на сей раз в районе Дераа. Стараниями отряда Лоуренса Дераа вскоре была отрезана от внешнего мира. Англичане продолжали громить турок, и Четвёртая турецкая армия отходила к Дамаску. На пути одной из турецких колонн находилась деревня арабского вождя Талала, сражавшегося вместе с Лоуренсом. Необходимо было успеть туда раньше турок. Но утомлённые бедуины прибыли слишком поздно. Турки, отступая, перерезали женщин и детей.
Охваченные жаждой мщения, арабы вскоре нагнали отступающую колонну и принялись беспощадно истреблять турок. Лоуренс же поскакал в Дераа. "Это была сумасшедшая скачка через ночь кошмара по залитой кровью земле", - вспоминает он. Надо было установить порядок в покинутом городе до того, как прибудут англичане. Если англичане увидят, что арабы не способны управлять городом, они попытаются узурпировать руководство. Когда армия генерала Барроу подошла к Дераа, арабы уже ввели военное управление и охраняли депо и склады.
Перед рассветом Лоуренс сел в свой бронированный роллс-ройс, прозванный "Голубым туманом", и поехал к Дамаску. Спешно отступая из Дамаска, турки подожгли склады с боеприпасами, и теперь город сотрясали взрывы. "Когда рассвело, мы поехали к верховью горного кряжа, высившегося над городским оазисом. Мы боялись взглянуть на север, ожидая увидеть развалины. Но вместо развалин простирались безмолвные сады, застланные зеленым туманом от реки, и в оправе тумана маячил город, прекрасный, как всегда, похожий на жемчужину под лучами утреннего солнца".
1 октября 1918 войска арабов вступили в Дамаск. Лоуренс отказался первым въехать в город, так как британцы позже могли предъявить территориальные претензии на основании того, что первым в столицу вступил английский офицер.
Лоуренс понимал, что сделал для арабов всё, что мог, и теперь принимать решения будет не он, а руководители воюющих держав. Его отставка была принята. Скоро Турция вышла из войны, а потом капитулировала и Германия. Перед обратным путешествием он просил командование о присвоении ему чина полковника. Лоуренсу, равнодушному к знакам отличия, но любившему комфорт, высокий офицерский чин был нужен в сущности лишь для того, чтобы проехать через Италию в вагоне первого класса.
После войны появился шанс осуществить заветную мечту Лоуренса о создании единого арабского государства. Но неожиданно французы потребовали себе Сирию, апеллируя ко временам крестовых походов, когда на Левантийском побережье оставались мелкие латинские государства. Англия оказалась перед дилеммой. Удовлетворить одного союзника означало оскорбить другого. Естественно, британцы предпочли оскорбить менее сильного. Лоуренс был вызван в Лондон на заседание Восточной комиссии кабинета, где предложил свой план послевоенного устройства арабских стран. Посетить Лондон должен был и Фейсал, причём встречавший его дипломат получил следующие инструкции: "Его (Фейсала) надлежит встретить как выдающееся лицо и не рассматривать ни в коем случае как носителя дипломатической миссии. С Лоуренсом следует обходиться резко, показав ему тем самым, что он идёт по неправильному пути. Если он приедет в британской форме, его надо приветствовать. Если он будет в арабском одеянии, то нам с ним делать нечего". Надо сказать, после войны Лоуренс редко носил бурнус. Но, сопровождая Фейсала в качестве переводчика в Букингемский дворец, он оделся по-арабски. Военному, который спросил, считает ли он правильным, что подданный короны и офицер приходит на подобное мероприятие одетым в иностранную военную форму, Лоуренс дал поистине рыцарский ответ: "Когда человек служит двум господам и вынужден разгневать одного из них, то лучше обидеть более могущественного. Я пришел сюда как переводчик эмира Фейсала, который привык видеть меня в этой одежде".
Всё кончилось тем, что Фейсал получил лишь часть Сирии с Дамаском, да и то под контролем Франции. Лоуренс чувствовал себя предателем и лжецом и попросил короля Георга об освобождении его от всех британских наград. Фейсал просил англичан о поддержке, но напрасно. В 1920 Арабский конгресс, собравшийся в Дамаске, провозгласил Фейсала полновластным королём Сирии. И Франция, и Англия осудили это решение арабов. В итоге французы подошли к Дамаску и свергли Фейсала с трона. Он бежал в Англию, где опять пытался уговорить вероломных англичан помочь ему.
В это время Лоуренс занялся написанием своих воспоминаний об арабской войне. Он решил лететь в Каир, где остались его дневники, которые могли помочь в работе над мемуарами. Близ Рима самолет упал. Оба летчика погибли, Лоуренс же отделался многочисленными переломами. Выздоровев, он с такой же страстью отдался писанию книги, с какой раньше взрывал поезда.
Он мог сутками работать, не прикасаясь к еде. Он писал не для того, чтобы развлечь обывателя экзотической книжкой, а стремился освободить память от мучивших его воспоминаний. "Семь столпов мудрости" имели грандиозный успех.
В 1921 году другой знаменитый мемуарист, Уинстон Черчилль, возглавил Министерство по делам колоний и предложил Лоуренсу пост политического советника по делам среднего Востока. Когда встал вопрос о жаловании, Лоуренс попросил всего тысячу фунтов в год. Черчилль сказал, что это самая скромная сумма, которую ему называли, и назначил 1600 фунтов. Благодаря влиянию Лоуренса, эмир Фейсал получил от англичан новообразованное королевство Ирак. Как только Фейсал занял трон, Лоуренс оставил Министерство по делам колоний.
Затем Лоуренс под фамилией Росс неожиданно поступает рядовым в британский воздушный флот. Когда его спросили, почему он не продолжил службу в звании офицера, он ответил: "Я не имею ничего против того, чтобы повиноваться глупым приказам, но я возражаю против того, чтобы отдавать их другим". Однажды рядового Росса увидел офицер, знавший Лоуренса во время войны, и сообщил об этом в одну бульварную газетёнку. Несмотря на его протесты, в 1923 Лоуренс был уволен из авиации. Один его друг из штаба намекнул, что Лоуренса могут снова взять в авиацию, если он получит хороший отзыв после службы в армии. Вскоре в танковом корпусе в Дорсете появился худощавый новобранец по фамилии Шоу. Это имя Лоуренс взял из чувства преклонения перед драматургом Бернардом Шоу, с которым был знаком. Его обостренное чувство справедливости не оставляло его и здесь, и он даже был наказан за то, что преподал урок жестокому капралу, издевавшемуся над рядовыми, выбросив его чемодан в мусорное ведро.
В нём видели героя и великого полководца, а он ненавидел свою роль в истории и чувствовал себя предателем, который превратил любовь арабов к свободе и их восстание в разменную карту в игре великих держав. Однажды ночью, когда ему снились ужасы прошедшей войны, он своими криками перебудил всю казарму и его жестоко избили. "Кажется, меня били четверо. Унизительно и больно", - напишет он в письме к друзьям. В другом письме он признается: "Иногда я задумываюсь, до какой степени я безумен и не станет ли психушка моим следующим пристанищем".
В августе 1925 он был переведен обратно в авиацию и отправлен в Индию. И опять о его пребывании там стало известно журналистам. В американских газетах появилось сообщение о том, что полковник Лоуренс как британский агент ведёт работу в Афганистане по организации восстания против Советского Союза. До сих пор неизвестно, что же в действительности Лоуренс делал в Индии. Скандал в прессе привёл к тому, что в начале 1929 он был отправлен обратно в Англию. Английские коммунисты, поддерживающие Советский Союз, на демонстрации сожгли изображение агента британского империализма. Командование объявило Лоуренсу, что его оставят в авиации, если он даст слово никогда не покидать пределов Англии, не посещать влиятельных людей и не разговаривать с ними. Лоуренс, чувствовавший себя загнанным в западню зверем, согласился на эти условия. Всё чаще он выводит из гаража свой мотоцикл и находит забвение, бешено мчась по дорогам. Когда пришло известие о смерти Фейсала, Лоуренс в последний раз оседлал своего железного коня. Он встретил свою смерть так, как и жил - на полной скорости, мчась вперёд, с нетерпением ожидая, что же покажется за поворотом.
Когда его без сознания привезли в больницу, врачи с удивлением говорили о том, что любой другой, получив такие повреждения, умер бы на месте. Его удивительная выносливость подарила ему ещё три дня. Солнечным майским утром 1935 полковник Лоуренс навсегда покинул сцену жизни. Ходили слухи, что авария была подстроена. Некоторые биографы писали, что Гитлер будто бы предложил ему пост шефа диверсионного отдела абвера, и Лоуренс ехал в Лондон чтобы отправить закодированную телеграмму со своим согласием. Как бы там ни было, Лоуренс, а вместе с ним и его тайны, был похоронен в лондонском соборе Святого Павла среди британских военных героев. Незадолго до смерти Лоуренс сказал своему биографу Лидль Гарту: "Всю жизнь я был похож на пешехода, увертывающегося от машин, которые движутся по главной улице".
И если правда, что душа после смерти витает на земле в дорогих для неё местах, то
умерший Эль-Оренс, как прозвали его бедуины, конечно отправился в страну, которая слышала его смех и видела его слезы, - в жаркую Аравию. Он остался навеки в ее песках и в памяти арабов, этот таинственный голубоглазый шейх с севера.



Семь столпов мудрости - та самая знаменитая автобиография Лоуренса. Можно узнать все подробности "из первых рук".
Б.Г. Лиддел-Гарт. "Полковник Лоуренс" - большая биография Лоуренса, написанная "по горячим следам" знаменитым английским историком.

 Отправлено: 11.06.08 16:26. Заголовок: Джузеппе Гарибальди ..

Джузеппе Гарибальди

О.В. Муромцева "Жизнь и деятельность Джузеппе Гарибальди"
В сокращении. Полный вариант - здесь.

Джузеппе Мария Гарибальди родился 4 июля 1807 г. в Ницце, которая с 1792 г. находилась в составе Франции, а в 1814 г. после отречения Наполеона вернулась под власть Пьемонт-Сардинской монархии и оставалась итальянской до 1860 г. В 1815 г. решением Венского конгресса Италия была разделена на восемь государств, в большинство из которых вернулись прежние династии, правившие до установления французского господства. Венеция и Ломбардия были объединены в Ломбардо-Венецианскую область, а Генуя отошла к Сардинскому королевству, ставшему впоследствии центром объединения итальянских земель. Почти все образовавшиеся итальянские государства прямо или косвенно попали в сферу влияния Австрии. Именно австрийское господство наряду с папством стало основным препятствием объединения Италии, которое предстояло еще преодолеть деятелям итальянского Рисорджи-менто.
Джузеппе появился на свет в семье потомственных моряков. Свои "Мемуары" он начал именно с рассказа о родителях, о том воспитании, которое они ему смогли дать. Отец его, Доменико Гарибальди, был владельцем и капитаном небольшого парусника - тартаны "Санта Репарата" и занимался в основном каботажными морскими перевозками на небольшие расстояния. Дед по отцовской линии, Анджело, в 1780 г. переселился с семьей в Ниццу из Кьявари, портового городка, расположенного на побережье Лигурийского моря, к югу от Генуи. Первыми учителями Пеппино (так его ласково именовали с детства родные и соседи) стали два священника, выбранные донной Розой Раймонди, матерью будущего героя, женщиной более образованной, чем отец, надеявшейся постепенно подготовить его к поступлению в духовную семинарию. Но уже довольно скоро выяснилось, что ее мечтам не суждено сбыться. Пеппино магнитом притягивало к себе море, мальчик мечтал о дальних странствиях и вовсе не думал стать священником.
Впоследствии Гарибальди отрицательно отзывался о распространенном во времена его детства в Италии обычае доверять начальное образование детей духовенству. Намного больше по душе ему пришелся третий учитель, синьор Арена, который преподавал ему итальянский, письмо и математику. Некоторое время Гарибальди посещал школу, где ему не слишком нравилось, но в общем можно сказать, что он не получил систематического образования, хотя за счет природного таланта, постоянного расширения умственного кругозора и самостоятельных занятий он сумел достичь много. Его "Мемуары" свидетельствуют о знакомстве автора с творчеством Данте. Петрарки, произведениями Макиавелли, знании им истории Италии, битв и военных кампаний Ганнибала, Сципиона, Наполеона. В зрелые годы он зачитывался романами Вальтера Скотта, увлекался стихами Байрона, декламировал наизусть целые главы из "Божественной комедии" Данте, "Илиады" Гомера, "Освобожденного Иерусалима" Торквато Тассо. Помимо родного итальянского и столь же доступного с детства французского, знал английский и испанский языки, в молодости пытался даже изучать греческий и латынь, пробовал писать стихи.
Вышедший из семьи моряков, Гарибальди всегда имел тягу к морю и с 15 лет плавал на торговых судах сначала в качестве юнги, затем как помощник капитана. Уже во время первого дальнего плавания на бригантине "Констанца" юноша побывал в далекой России и смог посетить Одессу. Он избороздил Средиземное море во всех направлениях, и нет средиземноморского берега, который бы он не увидел в годы своей бурной молодости, решающие для формирования его личности. В то время Средиземноморье было как раз зоной политических бурь, центром великого национального движения, охватившего всю Европу. В 1821 г. началось освободительное восстание греческих патриотов против турецкого ига, которое впоследствии привело к достижению Грецией независимости. В 1828 г. происходили волнения в Чиленто, горном массиве на юге Италии, за которыми последовали репрессии и казни. Полиция и австрийская армия контролировали различные итальянские королевства. В самой Ницце, когда Гарибальди возвращался из плавания в свой родной город, он чувствовал тяжелую атмосферу слежки и торопился покинуть ее и отправиться к новым далеким берегам. В морском реестре Ниццы 27 февраля 1832 г. он уже записан как капитан торгового флота, под его командой уверенно бороздит моря парусник "Клоринда".
Находясь в плавании, он узнал о восстании в Модене, Парме, Болонье, о казни Чиро Менотти, одного из заговорщиков и вдохновителей этого движения, о репрессиях и усилении власти папы Грегуара XVI, карательных действиях австрийских войск. Гарибальди инстинктивно пришел к мысли, что папство и Австрия - две силы, мешающие Рисорджименто и объединению Италии. Он чувствовал необходимость сделать что-то для сдоей родины, принять участие в разгоравшемся движении. Поворотной вехой для него стал 1833 г. Именно тогда на его жизненном пути в одном из портов Эгейского моря встретился Эмиль Барро, высланный из Франции сторонник утопического учения Сен-Симона, чью книгу "Новое христианство" он подарил Джузеппе. Еще большее влияние на дальнейшую судьбу молодого моряка оказало знакомство в Таганроге, куда приплыл его парусник, с одним из членов организации "Джовине Италия" ("Молодая Италия") - тайного общества, созданного генуэзцем Мадзини, с которым он встретился чуть позже в Марселе.
Джузеппе Мадзини принадлежал к тому же поколению, что и Гарибальди (родился в 1805 г.). Он рано вступил в борьбу за объединение страны, испытал на себе гнет сардинского правосудия, был приговорен к изгнанию и затем создал революционную организацию, которая, как полагал, должна была заменить устаревшие, например карбонариев. Объединив десятки тысяч сподвижников по всей Италии, она должна была поднять страну на борьбу под лозунгом "Независимость, Единство, Свобода". Полностью разделяя тогда революционную позицию Мадзини и его сторонников, верный идеалам свободы и независимости своей родины, Гарибальди, получивший кличку Борель, в начале 1834 г. принял участие в заговоре мадзинистов, так называемой Савойской экспедиции. Чтобы привлечь к нему моряков, он отправился в Геную и поступил под именем Клеомброт на службу в военно-морской флот Пьемонт-Сардинского королевства. С конца января он в качестве простого матроса находился на корабле "Эвридика", а в начале февраля перешел на фрегат "Де Женей", на котором оказались несколько его приятелей.
Флотские документы содержат самые ранние свидетельства о внешнем облике. нашего героя - светловолосый мужчина среднего роста (170 см) с большим открытым лбом, карими глазами, орлиным носом, физически сильный, ловкий и выносливый, пользующийся вниманием женщин. Поднять тогда восстание на флоте, однако, ему не удалось: революционные призывы почти не находили отклика у матросов, охотно, впрочем, угощавшихся вином за счет Гарибальди. Не на должной высоте как организаторы оказались и главный вдохновитель заговора - Мадзини, и военный руководитель экспедиции - генерал Раморино. В результате заговор завершился полным провалом. Спасаясь от ареста, Гарибальди вынужден был пешком уйти из Генуи в родную Ниццу, а затем во Францию под именем Джузеппе Пане. За участие в заговоре власти заочно приговорили его к позорной смертной казни - расстрел в спину. Опасаясь выдачи, Гарибальди вынужден был в 1835 г., на целых 13 лет эмигрировать в Южную Америку.
Там, оказавшись без средств, он в качестве корсара, а затем командующего небольшим военно-морским флотом принимал активное участие в борьбе за независимость республик Риу-Гранде (на юге Бразилии) и Уругвай. Военные успехи пирата Хосе Гарибальди (так именовали его латиноамериканцы) произвели впечатление на местное население, в частности портового городка Лагуна, который тот захватил в 1839 г., воюя на стороне республиканцев против Бразильской империи.
Здесь Гарибальди посчастливилось встретить юную замужнюю красавицу-креолку Аниту (ее полное имя - Д'Анинас Рибейро да Сильва), ставшую ему верной женой и соратницей в борьбе. Что же мог предложить ей Гарибальди, увозя от постылого мужа? Годы лишений, опасности и страданий, но вместе с тем счастье постоянно находиться рядом с любимым. Вместе с ним она участвовала в сражениях, перевязывала раненых и сама брала в руки оружие, будучи беременной осилила тяжелейшее отступление через необжитые лесные пространства.
Семья их нередко бедствовала: не хватало еды и одежды, не было денег даже на свечи. Когда у Аниты в 1840 г. родился сын Менотти, его пришлось завернуть в шейный платок отца. Через 12 дней после родов Анита вынуждена была в отсутствие мужа бежать от преследования вражеских солдат, положив первенца перед собой на седло. В 1844 г. она родила дочь Терезиту, спустя два года - второго сына Риччьотти. Семья увеличивалась, для ее содержания требовалось больше средств, скромного армейского жалованья постоянно не хватало. При этом бессребреник Гарибальди отказывался от богатых земельных пожалований республиканских властей.
Сражаясь за независимость латиноамериканцев, ему приходилось нередко оставлять капитанский мостик и пересаживаться в седло, он стал хорошим наездником уже в Латинской Америке. Отличаясь хладнокровием и бесстрашием, благородством и милосердием, в самых опасных переделках личным примером воздействовал на своих бойцов. Опыт командования сухопутными войсками пригодился ему позднее на родине, в Италии.
Находясь за океаном, Джузеппе поддерживал переписку с Мадзини, уверяя его в своей преданности и восхищаясь им. Благодаря подвигам, совершенным в Латинской Америке. Гарибальди стал известной личностью, и сообщения о нем печатали многие европейские газеты, красочно описывая его облик: длинные волосы, борода и усы, красная рубашка, шейный платок и серое пончо. Впоследствии его так и изображали художники, так он выглядел и на многих фотографиях.
В Латинской Америке Гарибальди стал франкмасоном, что сделало его радикальным противником римско-католической церкви. В XIX в. стать масоном с точки зрения католиков значило вступить в союз с дьяволом, что тут же влекло за собой отлучение от церкви. Это в какой-то степени повлияло на его жизнь в Южной Америке, во всяком случае способствовало сближению с президентом республики Риу-Гранде Бенто Гонсальвесом, также членом масонской ложи. Позднее в Италии, где папство представляло вездесущую могучую силу, приобщение к франкмасонству привело к тому, что Гарибальди стал одиозной фигурой для католической церкви. Отныне между Гарибальди и ею, помимо политических разногласий, появилось противостояние на религиозной почве, которое не закончилось даже со смертью национального героя Италии.
Американский период - решающий для становления личности Гарибальди. Здесь он обрел военный опыт и закалку, участвуя в непрекращавшихся войнах между южноамериканскими государствами. Здесь же укрепились его демократические идеалы и республиканские взгляды, а также проявился интернационализм.
А на Апеннинском полуострове с середины 30-х годов XIX в. свершились кардинальные перемены. Прежде всего в королевстве Пьемонт-Сардиния, где король Карл Альберт (1831-1849) после жестокого подавления движения сторонников Мадзини в 1831 и 1834 гг. изменил политический курс, решив использовать национальный подъем в своих целях, пока его трон не рухнул. Были разработаны и проведены реформы, превратившие Пьемонт в самое современное государство Италии, утверждена умеренно-либеральная конституция (Альбертинский статут). Королевство кипело, полное новых начинаний, в воздухе витали идеи создания единого Итальянского государства. В 1847 г. в Турине граф Кавур, сторонник либеральных идей, начал издавать газету, которую назвал "Рисорджименто" ("Воссоединение"). Годом ранее был избран новый папа, Пий IX, который тут же после избрания, объявив всеобщую амнистию для политических заключенных, разрешил эмигрантам вернуться. Гарибальди восторженно воспринял все эти перемены и решил возвратиться на родину. Сперва он отправил Аниту с детьми к матери в Ниццу.
Накануне отъезда в Италию он написал своему другу и сподвижнику Джакомо Медичи, что основная цель его приезда на родину - "не идти против новых течений в политике правительства, а поддержать его во всех хороших начинаниях и действовать вместе с ним в войне против австрийцев". Итак Гарибальди возвращался в Италию, надеясь принять активное участие в начавшейся войне с Австрией, а вовсе не для того, чтобы совершать революцию и свергать существующую там власть короля. К сожалению, к его возвращению накал национально-освободительного движения уже начал спадать. Итальянцы терпели поражения от австрийцев. И Карл Альберт, и папа Пий IX, напуганные размахом революционного движения в Европе и в самой Италии. начали отходить от либеральных и прогрессивных идей. Гарибальди успел принять участие в австро-итальянской войне, организовав отряд добровольцев. Он не согласился с решением правительства о заключении унизительного мира с Австрией и продолжил борьбу, участвуя в обороне возникшей Римской республики.
Тогда же произошел очередной поворот в мировоззрении Гарибальди. Он отошел от официального политического курса правительства, отказался от своей поддержки политики короля: "Я теперь буду воевать не за Карла Альберта, но за Итальянскую республику, за итальянскую нацию". В это же время появились первые противоречия и разногласия Гарибальди с Мадзини, одним из триумвиров, управляющих Римской республикой. Джузеппе Мадзини придерживался осторожной, умеренной политики, Гарибальди же выступал за установление диктатуры, полагая, что только она могла спасти тяжелое положение Римской республики, помочь разбить наступающих французов, которые пришли защитить владения папы. В мемуарах он писал об этих событиях так: "Видя, как относились к тому, что было делом нации, понимая, что катастрофа неизбежна, я потребовал установления диктатуры; я требовал права на диктатуру, как в некоторых случаях моей жизни требовал, чтобы мне доверили руль корабля, когда буря несла его на рифы". 3 июля 1849 г. французы во главе с генералом Удино вошли в Рим фактически беспрепятственно. Мадзини до этого тайно покинул город, отказавшись от дальнейшего сопротивления. Король Карл Альберт, отрекшись от престола, уехал в Португалию.
Но Гарибальди решил продолжить борьбу. После падения Римской республики он вместе с немногочисленными волонтерами и верной Анитой совершил поход на север, пытаясь дойти до Венеции, последнего оплота революции. По пути, в устье реки По, у него на руках умерла беременная жена, и он, преследуемый, не смог даже ее похоронить. С большим трудом Гарибальди пробился к Пьемонту, но был арестован и выслан из страны. Следующие пять лет своей жизни он находился в изгнании, без семьи и детей, оставшихся на попечении его матери в Ницце. Непродолжительное время провел на средиземноморском острове Маддалена, в Танжере (Марокко) и Гибралтаре, а затем перебрался в 1850 г. в Северную Америку.
Там, чтобы прокормиться, прославленный партизанский командир первоначально устроился простым рабочим на свечную фабрику своего друга Мэучи, пока для него не нашлось более подходящее занятие. И вновь его позвало море, он плавал капитаном на торговых судах, мечтал о родных берегах, посещал порты Китая, Австралии, Новой Зеландии, Англии (там, кстати, в 1856 г. состоялось его знакомство с А.И. Герценом), пока другие патриоты Италии составляли заговоры и продолжали активную, но порой бессмысленную борьбу. В 1853 г. Мадзини подал сигнал к восстанию в Милане, попытка мятежа привела лишь к очередным репрессиям. Неудачи не останавливают Мадзини. Он создал революционную "Партию действия", которая должна была повести за собой массы. Гарибальди же открыто заявляет, что не одобряет эти обреченные на провал попытки к восстанию. В одном из писем к другу Дж. Кунео он объяснял свою временную пассивность: "Если я не рискую собой, то только потому, что не вижу никакой надежды на успех". Гарибальди при всей своей смелости и любви к риску, по сравнению с Мадзини и другими радикально настроенными республиканцами, оказался самым умеренным, самым трезвым. Лучше понимая политическую ситуацию, не склонный ни к трусости, ни к расчету, он решил переждать временный революционный спад, не отказываясь от своих идей и целей. В 1855 г. Гарибальди вернулся из изгнания на родину.
Уже в 1858 г. в Италии начался новый подъем национально-освободительного движения. По-прежнему было популярным стремление к войне против Австрии. Кавур, возглавивший с 1852 г. пьемонтское правительство, готовил почву для предстоящей войны за объединение Италии. В 1858 г. с этой целью был заключен тайный союз с Наполеоном III, императором Франции, по которому Франция обещала свою поддержку Италии в обмен на Ниццу и Савойю. Пьемонтское правительство стремилось одновременно привлечь на свою сторону и либерально настроенную интеллигенцию, и республиканцев. Для этих целей блестяще подходил Гарибальди, прославленный народный герой, пользующийся широкой популярностью в Италии. Кавур пригласил Гарибальди к себе и предложил ему вербовать волонтерские отряды для участия в предстоящих военных действиях. Гарибальди было поручено командование корпусом альпийских стрелков из 3 тыс. человек. Гарибальдийцам не хватало ни хорошего оружия, ни провианта, но они под предводительством прославленного командира проявляли чудеса храбрости. Позднее он скажет: "В Пьемонте в начале 1859 года меня подняли как знамя". Действительно, пьемонтскому правительству во главе с Ка-вуром удалось подчинить Гарибальди своей стратегии. Несмотря на ряд одержанных побед, 11 июля 1859 г. в Виллафранке пришлось заключить перемирие с Австрией.
В результате этой войны Милан и Ломбардия стали итальянскими, но об объединении всей Италии говорить было еще рано. Согласно секретному договору, к Франции отошли Савойя и Ницца - родной город Гарибальди. Последний же подал в отставку с поста генерала пьемонтской армии и вернулся на небольшой остров Капреру, у северного побережья Сардинии, часть которого он купил еще в 1855 г., получив наследство скончавшегося брата Феличе и присовокупив к нему собственные небольшие средства, и создал там небольшое поместье. Со временем весь остров стал его владением.
Но в 1860 г. начались народные волнения на юге Италии. Сначала национальный подъем охватил Сицилию, потом все Неаполитанское королевство. Гарибальди реагировал на происходящие там события следующим образом: "Я не советовал сейчас поднимать восстание, но если сицилианцы взялись за оружие, это святой долг каждого помочь им в деле освобождения". После некоторого колебания он согласился возглавить экспедицию в Южную Италию, которая впоследствии стала известной как поход гарибальдийской "Тысячи" и сыграла важную роль в объединении Италии. Экспедиция эта проводилась под лозунгом "Италия и Виктор Эммануил". К этому времени в Пьемонте правил Виктор Эммануил II, ставший королем в 1849 г. после отречения отца Карла Альберта. Перед отправлением Гарибальди послал ему письмо, в котором решительно предстал в роли подданного, осмелившегося ослушаться лишь потому, что он хочет лучше служить своему государю и родине. В ночь с 5 на 6 мая 1860 г. два парохода с добровольцами, возглавляемыми Гарибальди, вышли из Генуэзского залива и направились к берегам Сицилии. Премьер-министр Кавур в отпет на запрос английского правительства так сформулировал свою позицию в отношении похода Гарибальди: "Правительство короля сожалеет об этом предприятии: оно не может ему помешать, но и не помогает ему; оно не может также с ним бороться ".
Поход Гарибальди был успешным и привел к освобождению Юга Италии от власти Бурбонов. На время Гарибальди стал диктатором Сицилии, в его руках оказалось собственное государство, в котором он пытался провести ряд преобразований: освободил политических заключенных, принялся за организацию школ и приютов, раздал часть государственных земель крестьянам. Порой народный вождь действовал слишком прямолинейно, нередко проявлял наивность. В Сицилии вокруг него плели сети интриг агенты Кавура, строили козни бонапартистские шпионы. Гарибальди не спешил передавать Сицилию Виктору Эммануилу II и вот как объяснял свои действия:
"Провозглашение единого Итальянского государства и Виктора Эммануил а его королем не должно произойти раньше, чем борющийся народ Италии от самой Сицилии не дойдет до Рима, будущей итальянской столицы... немедленное же присоединение южных земель означало бы отделение одной части Италии от другой... Мы хотим видеть Италию единой, а Виктора Эммануила ее королем!"
Итак, Гарибальди хотел вместе со своими волонтерами идти на Рим, чтобы завершить дело объединения Италии. Но в Неаполе он был остановлен Виктором Эммануилом II и его войсками. Король Пьемонта и его первый министр считали, что поход Гарибальди в Папскую область и занятие им Рима могут сильно усложнить международное положение Италии, навлечь на нее гнев французов, под особой защитой которых находился папа.
В ноябре 1860 г. Гарибальди сложил с себя диктаторские полномочия и объявил о передаче власти в освобожденной им Южной Италии королю Виктору Эммануилу II. Этот год стал памятен для него и оказавшимся фиктивным бракосочетанием с молодой аристократкой Джузеппиной Раймонди (однофамилицией матери), отдавшей сердце еще до встречи с Гарибальди другому человеку, но признавшийся в этом знаменитому жениху лишь под сводами храма, в котором происходило венчание. Едва услышав это тягостное для обоих признание, наш герой, отличавшийся влюбчивостью и обожаемый многими женщинами, вскочил на коня и умчался прочь.
В 1861 г. было объявлено о создании единого Итальянского королевства во главе с королем Виктором Эммануилом II, но вне его пределов все еще находились Папское государство и Венеция. Завершение объединения Италии могло быть достигнуто лишь в результате ликвидации светской власти папы и освобождения Венеции из-под австрийского господства. Таким образом, мечта Гарибальди о единой Италии пока не была достигнута. Он был избран депутатом туринского парламента от избирателей Неаполя, но редко присутствовал на заседаниях, объясняя это следующим образом: "Мое место не в парламенте. Я жду, чтобы меня призвала новая опасность". Действительно, ассамблея не подходила для Гарибальди-оратора, слишком вспыльчивого и несдержанного. Вскоре он возвратился на Капреру, где продолжил писать мемуары и ждать подходящего момента для возвращения к активной борьбе за окончательное объединение страны.
В 1862 г. Гарибальди решил предпринять новый поход к Риму под лозунгом "Рим или смерть!". Но на этот раз король Виктор Эммануил II не поддержал его начинание. Наоборот, он был объявлен мятежником и против него была направлена итальянская армия. У горы Аспромонте волонтеры Гарибальди столкнулись с войсками короля. В бою Гарибальди был тяжело ранен в ногу, взят под стражу и заключен в тюрьму, где находился до октября, когда был амнистирован королевским указом. В лечении его раны участвовал знаменитый русский хирург Н.И. Пирогов. Вернувшись на Капреру, Гарибальди писал, что, предпринимая свой рискованный поход на Рим, он не ожидал ничего хорошего от правительства Ратацци (премьер-министр Кавур умер в 1861 г.), и рассчитывал только на снисхождение Виктора Эммануила II, который не возражал против аналогичных действий Гарибальди в 1860 г. Но ситуация изменилась, а этого народный герой, далекий от политических интриг, понять не смог. Гарибальди перестал поддерживать короля, который "не делает ничего, чтобы завершить объединение страны". Став же председателем Национального Римского комитета. заявил: "Необходимо объединить силы во имя свободы, независимости, цивилизации и прогресса".
В 1864 г. Гарибальди посетил Англию, где был восторженно встречен как простым народом, так и представителями высших кругов. Там леди Эмма Роберте соперничала из-за него с молодой итальянской графиней Марией Мартиникой делла Торре, поговаривали даже о помолвке с ней, но дело расстроилось. Новой подругой народного героя, а затем и биографом стала талантливая 22-летняя журналистка Джесси Уайт Марио. Еще раньше Гарибальди предлагал руку и сердце приезжавшей на Капреру жене богатого банкира, писательнице Марии Эсперанса фон Шварц, которую именовал Сперанцой, но получил отказ.
Приближалась старость, Гарибальди все чаще преследовали болезни. Он совершил еще несколько путешествий, но большую часть времени жил на острове Капрера вместе со своими детьми, занимался управлением поместьем, принимал гостей, писал письма, воспоминания. Жившая в его доме первоначально в качестве служанки Франческа Армозино стала его гражданской женой. В 1867 г. у них родилась дочь Клелия, потом еще одна - Роза, скончавшаяся в детстве, в 1873 г. - сын Манлио. Лишь за три года до смерти ему удалось добиться развода с Дж. Раймонди и сочетаться законным браком с матерью своих младших детей. Несмотря на приближающуюся старость и болезни, явившиеся следствием многочисленных ран, полученных на полях сражений, он все так же жаждал действия, готов был по первому зову броситься в бой.
В 1866 г. Гарибальди вновь принял участие в войне против Австрии. Он сражался не на главном фронте и одерживал победы, тогда как в основных битвах итальянцы терпели поражения от австрийцев. Когда мир с Австрией был заключен, Гарибальди не пошел против короля, не продолжил военные действия, а повиновавшись распустил солдат. В результате этой войны к Италии была присоединена Венеция. Лишь Рим остался не включенным в состав государства.
Последнюю попытку освободить Рим Гарибальди сделал в 1867 г. Он покинул остров Капреру и поехал из города в город. Позднее это свое путешествие по Италии он назвал "крестовым походом". Его поездка, начавшаяся в феврале, совпала с выборной компанией для обновления состава парламента. Выступая как один из кандидатов, он заявил о своей ненависти к папе и о необходимости освободить Рим. Повсюду его приветствовал народ: во Флоренции, в Болонье, в Феррари. Именно в эти, заполненные публичными выступлениями месяцы окончательно сформировалось политическое кредо национального героя Италии. Чуть позже он принял участие в Международном конгрессе мира в Женеве, где сначала был восторженно встречен, но затем резкость его антикатолических высказываний вызвала протест, вынудивший Гарибальди уехать. Вернувшись в Италию, он опубликовал в газетах два обращения с призывами идти на Рим, что послужило поводом для ареста. Под конвоем его отправили на остров Капреру, но он бежал и пошел походом на Рим во главе 7 тыс. добровольцев. Однако население Папского государства осталось пассивным и не оказало никакой помощи гарибальдийцам. На исход сражения с объединенными силами французских и папских войск повлияло также бегство части волонтеров. в котором впоследствии Гарибальди обвинил Мадзини и его сторонников. Отряд гарибальдийцев был окончательно разбит при Ментане. Третья попытка Гарибальди присоединить Рим провалилась.
Окончательное объединение итальянских земель произошло в 1870 г. В связи с началом франко-прусской войны французы оставили территорию Папского государства. Итальянские войска тут же вошли в Рим, светская власть папы была свергнута, а его земли присоединены к Итальянскому королевству. Гарибальди был отстранен от участия в этом завершающем этапе объединения Италии: монархии он уже не нужен. Более того, власти даже блокировали остров Капрера итальянским флотом, препятствуя отплытию с него Гарибальди.
Несмотря на такое отношение к нему в Италии, слава Гарибальди жила в общественном мнении Европы. Он стал символом, легендой, его считали великим полководцем, способным выиграть самое безнадежное сражение. Поэтому, когда во Франции после падения империи республиканцы решили активизировать деятельность "Союза национальной обороны" и таким образом изменить характер войны, они обратились к герою, спасителю - Гарибальди. И он, откликнувшись на их призыв. в 1870 г. принял участие во франко-прусской войне на стороне французов и командовал Вогезской армией, которая, несмотря на недостаток сил и нерешительность верховного командования, какое-то время оказывала сопротивление прусской армии. После поражения Франции и подписания мирного договора Бисмарк потребовал провести выборы в стране; избранная таким образом палата должна была на заседании в Бордо принять условия мира. Даже не будучи кандидатом, Гарибальди был избран во многих департаментах, но отказался от депутатского мандата и вернулся на Капреру.
18 марта 1871 г. восстал Париж, образовав Коммуну, которой на время удалось захватить власть в городе. Центральный комитет Коммуны в предвидении вооруженного конфликта с версальскими войсками 24 марта призвал на помощь Гарибальди, который единодушно был избран генералом-аншефом их небольшой армии. Но Гарибальди, всегда мгновенно откликавшийся на призыв сражаться, не присоединился к коммунарам. В ответном письме с Капрера, датированном 28 марта, он объяснил, что здоровье не позволяет ему приехать в Париж и взять на себя командование.
Действительно состояние здоровья Гарибальди после испытаний, перенесенных им зимой во Франции ухудшилось. Но это ли было главной причиной его отказа присоединиться к восставшим и даже возглавить их? Он сочувствовал коммунарам, но это не мешало ему видеть, что они в меньшинстве, что их восстание чревато гражданской войной. В 1870 г. он откликнулся на призыв французского правительства и был готов бороться с французами против пруссаков, но не с французами против французов. "Революционность" Гарибальди не выходила за пределы этих границ. Он придавал национальным проблемам исключительную важность. Так, он написал своему сыну Риччьотти, оставшемуся во Франции:
"Следи внимательно за начинающимся движением коммун. Если ты увидишь, что оно может привести к возобновлению военных действий против пруссаков, я разрешаю тебе принять в нем участие. И запомни, как только я узнаю на Капрера, что ты присоединился к коммунарам, я немедленно приеду, чтобы быть вместе с тобой. Но если это движение выльется только в борьбу французов с французами - не вмешивайся".
К Коммуне Гарибальди не присоединился, а остался на своем острове. Он находился в курсе всех событий, отвечал на многочисленные письма, но поглощен был сельскохозяйственными работами. В то время он создал ряд проектов хозяйственных усовершенствований, предлагавших колонизацию новых земель, работы по мелиорации римской равнины и осушению болот. Он не был отстранен от активной политической деятельности: его избирали депутатом почти всех законодательных палат. начиная с 1874 г., но он сам не хотел принимать участия в их заседаниях, заявляя, что в парламенте будет выглядеть "экзотическим растением".
Гарибальди хорошо понимал потребности итальянского народа, видел тяжелое положение крестьян и рабочих после объединения страны. Он разрабатывал проекты демократических реформ, направленных на улучшение жизни народа. Находясь уже в преклонном возрасте, Гарибальди не имел сил вести борьбу за их осуществление, хотя он и пытался провести некоторые из них через парламент, Гарибальди был сторонником введения всеобщего избирательного права. Он защищал гражданские права, а также выступал за облегчение налогового бремени и улучшение экономического положения простого народа. До конца своей жизни он сохранил антиклерикальные настроения, выступая за окончательное отделение церкви от государства.
В последние годы жизни Гарибальди создал ряд проектов хозяйственных усовершенствований - проект изменения течения Тибра и милиорации римской равнины, предложение по осушению болот и озеленению гор, строительству железных дорог и мостов. Большинство из них было нереально воплотить в жизнь, но они дают представление о том, какой Гарибальди видел возрожденную Италию. Он мечтал об экономически процветающей, богатой стране с демократическим правлением. Может показаться, что Гарибальди был далеким от жизни идеалистом, не понимавшим истинное положение вещей. Но это не так. Не отказываясь в душе от своих идеалов, он старался на практике сделать все возможное для хотя бы частичного их воплощения в жизнь. В отличие от Мадзини, возглавлявшего революционное течение Рисорджименто, Гарибальди не призывал к социальной революции, а был сторонником компромиссов и реформ, идущих мирным путем. После окончательного объединения Италии он был разочарован, говорил, что "не о такой Италии мечтал". Конечно, посвятив всю свою жизнь цели объединения Италии, Гарибальди хотел в старости увидеть положительные результаты своей деятельности. Этим и объяснялись пессимистические настроения его последних писем.
В поместье на острове Капрера он прожил последние годы жизни, поддерживая активную переписку с множеством корреспондентов. За это время он составил свое политическое завещание, написал окончательную редакцию "Мемуаров", создал роман "Тысяча", рассказывающий о его знаменитой экспедиции. Его перу принадлежат еще несколько художественных произведений: "Клелиа, или Правительство священников" (в России его издали через несколько месяцев после выхода в свет в Италии, но под другим названием "Иго монахов, или Рим в XIX столетии"); "Доброволец Кантони" (1870). Страдая от мучительного артрита, лихорадки, ревматизма и других болезней, передвигаясь с большим трудом, прославленный герой пытался литературным трудом заработать на жизнь себе и своей семье. Человек гордый и независимый, лишь за несколько лет до кончины он с болью в сердце согласился, наконец, принять давно предлагавшиеся ему единовременную денежную помощь и ежегодную пенсию от итальянского правительства. Незадолго до смерти, будучи уже тяжелобольным и не имея возможности передвигаться без посторонней помощи. он совершил триумфальную поездку в Сицилию, которая еще раз продемонстрировала его огромную популярность среди простых людей Италии. Умер Гарибальди 2 июня 1882 г. и был похоронен на острове Капрера. На его смертном одре лежали две книги, которые он держал в руках перед последним вздохом: томик с изданием поэмы Фосколо "Гробницы" и альбом с портретами 1117 героев сицилийского похода.
В целом величие вклада Гарибальди в объединение Италии несомненно. Многие его предложения и проекты последних лет были уже после его смерти постепенно осуществлены. А 2 июня 1946 г. ровно день в день через 64 года после кончины Джузеппе Гарибальди в Италии была провозглашена республика.

 Отправлено: 22.08.08 15:34. Заголовок: Балдуин IV Иерусалим..

Балдуин IV Иерусалимский
Д. Дубровская, "Вокруг Света" №3, 2008, оригинал здесь.

В марте 1185 года в 23 года умер король Иерусалимский Балдуин (Бодуэн) IV. Он не особенно известен своими подвигами. Между тем этот обреченный молодой человек за свою короткую жизнь совершил гораздо более заметные деяния, чем, скажем, его всемирно известный современник Ричард Львиное Сердце (Richard the Lionheart, Cœur de Lion, 1157–1199), причем в гораздо более сложных условиях. В период его правления Иерусалимское королевство крестоносцев уподобилось ореху между смыкающимися вокруг него клещами мусульманского щелкунчика. И Балдуин, несмотря на страшный недуг, до последнего дня отстаивал интересы своих подданных.

Крестоносцы и их государство
К началу правления Балдуина IV франки (и их потомки) владели всем побережьем Сирии и Палестины от Аманских гор до Синайской пустыни. Существовал конгломерат автономных, но готовых прийти на помощь друг к другу христианских государств — Антиохия, Триполи и Иерусалим.
Королю Иерусалима помогали канцлер (он возглавлял канцелярию и хранил королевский архив) и сенешаль, при необходимости выполнявший функции монарха в гражданском управлении государством и отвечавший за казну. Армией руководил коннетабль, подчинявшийся королю, королевским хозяйством управлял камергер. Но центральная власть была не так сильна, потому что на постоянно воевавшем с соседями франкском Востоке король был вынужден делегировать значительные полномочия местным правителям, защищавшим границы. Высший Совет при короле исполнял тройственную функцию: судебную, консультативную и законодательную.
Церковь во всех трех крестоносных государствах был католическая, а возглавляли ее два латинских патриарха — антиохийский и иерусалимский, служивший в Храме Гроба Господня. Христианские храмы были центрами, вокруг которых обращалась жизнь государства — ведь именно ради их охраны и были затеяны крестовые походы. Население Иерусалимского королевства во второй половине XII века оценивается примерно в 620 тысяч человек, из которых франки-католики составляли 140, а подавляющее большинство было мусульманами или христианами восточного толка (армяне, сирийские якобиты, несториане и марониты). Жили в королевстве и иудеи, и самаритяне. Хотя в ходе Первого крестового похода в 1099 году франки устроили в Иерусалиме резню мусульман и иудеев, но в дальнейшем, установив свою власть над Палестиной, крестоносцы не посягали на свободу вероисповедания местного населения.
Организационными центрами жизни франков были города и замки, подпадавшие под сюзеренитет короля. Из всех городов лишь Иерусалим превратился в полностью христианский город — в нем не было мусульман и почти не было евреев, допускались только восточные христиане. В прибрежных городах наибольшими льготами и привилегиями обладали венецианцы, генуэзцы и пизанцы. Итальянцы охраняли морские пути сообщения с Западом, перевозили пилигримов, солдат и переселенцев и, в отличие от франков, умели торговать, а экономическое благосостояние государств Святой земли стояло все-таки на торговле: особо плодородных земель тут не наблюдалось. Главным предметом торговли, которую контролировали купцы из Дамаска и Алеппо, были предметы роскоши — оружие из дамасской стали, произведения арабских золотых дел мастеров, ювелирные украшения, парфюмерия, персидские ковры и керамика, китайский шелк, пряности и лекарства из Индии.

В окружении врагов
С окружающими мусульманскими владениями франки поддерживали торговые контакты, что не исключало опасности нападения воинов ислама. Большинство городов были обнесены стенами, каменные башни строились и в важнейших деревнях — для защиты населения. По той же причине рыцарская служба в Иерусалиме отличалась от службы на Западе продолжительностью — там она занимала всего сорок дней в году, а на Ближнем Востоке была круглогодичной, когда речь шла об обороне королевства, но платной, если король посылал войска за пределы своих границ, например, в Египет.
Местные восточные христиане говорили по-арабски и культурно были весьма близки к мусульманам, а потому относились к франкам как к чужакам. Католики на Ближнем Востоке то пытались наладить дружбу и «взаимовыгодное сотрудничество» с местным, глубоко чуждым, населением, то воевали с ними за свои святыни и за выживание.
Тамплиеры и госпитальеры считали оборону Святой земли своей главной задачей. К 1174 году оба ордена практически безраздельно владели на Ближнем Востоке (и в Западной Европе) огромными землями. К началу правления Балдуина два ордена могли выставить столько же рыцарей, сколько королевские вассалы, при этом их воины были наиболее профессиональными и идеологически несгибаемыми, за что их уважали и боялись мусульманские оппоненты. Ордена были финансово независимы и официально не подчинялись правителю Иерусалима. Чтобы совладать с орденами, королю приходилось сочетать такт, силу, умение аргументировать решения и склонять на свою сторону представителей разных группировок. Однако его власть все еще была сильна: король был главнокомандующим армией, чеканил монету и получал налоги, таможенные пошлины, портовые сборы и прочее.
Летом 1174 года ситуация вокруг королевства обострилась донельзя. Малолетний король никак не мог выступить объединяющей силой перед лицом набиравшего силу Саладина (Салах-ад-дин, Юсуф ибн Айюб, 1138–1193). Но у Золотого города еще было немного времени, и малолетний король успевал повзрослеть.

Детство, отрочество, юность
С самого рождения в 1161 году Балдуин был как будто одновременно благословен и проклят: имя свое он получил от дядюшки по отцу — короля Балдуина III (1129–1162), который заявил, что его подарком новорожденному будет «Иерусалимское королевство». В тот момент все весело посмеялись — монарху был всего 31 год, но всего через два года он умер бездетным. Трон переходил к младшему брату, отцу Балдуина Амальрику. Однако в Иерусалимском королевстве не существовало строгого следования принципу примогенитуры (права первенства наследования трона по старшинству). Поэтому Высший совет мог ставить условия будущему королю. По каким-то причинам Амальрика заставили развестись с женой, Агнессой де Куртенэ, состоявшей с ним в счастливом супружестве и родившей ему, помимо Бодуэна, старшую дочь Сибиллу. Поэтому в детстве Балдуин матери не знал: отец взял в жены византийскую принцессу Марию Комнину. Будучи женщиной амбициозной, она плохо переносила мысль о том, что положение пасынка выше, чем у ее детей, и Балдуина, конечно же, не любила.
Зато принцу повезло с образованием. Он был любознателен, с охотой учился у Вильгельма (Гийома) Тирского (Guillaume de Tyr, 1130–1190), одного из лучших умов своего времени, радовал успехами. Балдуин даже жил у него в доме, где и обнаружилось, что с ним «что-то не так». Вильгельм писал: «…Он играл с мальчиками из благородных фамилий, и они кололи друг друга в руки иголками, как часто делают дети […] и вот другие кричали, когда им было больно, а он выносил все с большим терпением […] Я решил, что дело в характере, а не в нечувствительности к боли [...] В конце концов, я понял, что половина его правой руки мертва…» Врачам вскоре стало ясно, что с этой болезнью справиться нельзя. В то же время Амальрик приказал учить сына, будущего рыцаря, верховой езде. Но мальчику предстояло ездить верхом, обходясь лишь левой рукой, которая будет занята оружием, а значит, управлять лошадью с помощью одних коленей. Балдуин оставался первоклассным наездником до тех пор, пока здоровье его не ухудшилось так, что он не мог сесть в седло (его несли в бой на носилках). И здесь приходит пора для первого «однако».

Вопросы жизни и смерти
По законам королевства любой мужчина благородного происхождения, заболевший лепрой, должен был вступить в Орден святого Лазаря. В общем, Балдуину грозило после исполнения 15 лет (возраст совершеннолетия) угодить в монахи. Амальрик понимал, что в таком случае королевство рискует остаться без наследника. Дед Балдуина Фулько погиб на охоте, преследуя зайца, дядя был сражен дизентерией… Что будет с царством в случае, если и сам Амальрик падет жертвой неожиданных событий?.. Попытались выдать Сибиллу за человека хорошей крови. Этого, однако, не случилось: потенциальный кандидат сошел с дистанции, поняв, что Латинское королевство слабеет.
Опасения короля оказались обоснованными: в 1174 году и он умер от дизентерии, оставив после себя ослабленное и раздираемое противоречиями царство и прокаженного сына. Впрочем, официально на момент смерти Альмарика диагноз Балдуина не был подтвержден. Поэтому единственного законного кандидата короновали на царство 15 июля 1174 года.
И снова свидетельство Вильгельма Тирского: «Он хорошо учился […] был исполнен надежд и развивал свои природные способности. Он был красивым ребенком […] и лучше других мужчин, даже старше него, управлял лошадьми и скакал галопом. У него была отличная память, и он любил слушать истории. Он […] всегда помнил, когда ему делали добро. Зло, впрочем, помнил тоже. Он был очень похож на отца — не только лицом, но и телом. Он так же ходил, так же говорил. Он быстро все схватывал, но заикался. Подобно отцу, он любил рассказы об истории и всегда внимал добрым советам». Какой же правитель вышел из заикающегося мальчика, пораженного смертельным недугом?
Вынужденный постоянно балансировать между интересами собственных подданных сначала в эпоху регентства, а затем и вступив на трон, Балдуин маневрировал между рыцарскими орденами, соседними крестоносными государствами, папой (папа Александр III, (Alexander III, ок.1100/1105–1181) утверждал, что бог поразил его лепрой за грехи), интересами Византии и Запада. Добавьте к этому исламскую угрозу. Балдуин, все глубже погружавшийся в пучину своей ужасной болезни, предстает даже более успешным дипломатом, чем человеком меча.

Явление Саладина
Рассказывая эту историю, мы постоянно сталкиваемся со сложившимися в исторической науке стереотипами. Если на оценку правления и личности нашего героя бросает тень потеря крестоносцами Иерусалима через два года после его смерти (мол, он-то до этого и довел), то Саладина, напротив, принято рассматривать как безупречного восточного джентльмена Средних веков, всегда державшего слово и не обижавшего христиан без причин. Это злостное упрощение.
Сын курдского воина и политика Саладин добился вершин власти как раз тогда, когда Амальрик I наступал на Египет, где Саладин был визирем. Против ожиданий, после смерти египетского султана он самопровозгласил себя его преемником, заручился поддержкой Нур ад-Дина в Сирии и тут развернулся. Приведя в порядок экономику Египта, принялся поглощать маленькие мусульманские владения, а потом решил обратить свой воинственный пыл против крестоносцев. Смерть Нур ад-Дина только помогла Саладину в дальнейшем наборе высоты: он завоевал Йемен и территории на запад от Египта, в Магрибе. Затем прошел маршем до Дамаска, женился на вдове правителя, чуть было не погиб во время осады Алеппо от рук ассасинов-исмаилитов и, наконец, столкнулся с крестоносцами. И тут пришла пора посмотреть на нашего немощного героя на поле боя против легендарного воителя Востока.

На пике: Мон-Жизар
Ряд историков обвиняет Балдуина и его советников в том, что они «довели до войны с Саладином»: ведь первым, что сделал пятнадцатилетний король, только получив возможность принимать самостоятельные решения, был отказ ратифицировать мирный договор с султаном, заключенный неофициальным регентом Раймундом III Триполийским.
Войдя в подростковый возраст, монарх вступил и в новую стадию развития болезни. Стало ясно: вскоре понадобится новый король. Сибилле снова стали искать мужа. Король жаждал помощи византийского императора Мануила Комнина и послал к нему Рейнальда Шатийонского — рыцаря незнатного происхождения, через брак с тетушкой Балдуина ставшего князем Антиохийским, но Мануил помочь крестоносцам не пожелал. А тем временем Саладин подготовился к нападению на Иерусалим.
И тогда 25 ноября 1177 года Балдуин и Рейнальд вышли из города с 375 рыцарями, к которым присоединилось 80 тамплиеров под руководством магистра Одо де Сент-Амана, и разбили превосходящие силы Саладина (26 тысяч человек) в битве при Мон-Жизаре. В победе сыграло роль и то, что Саладин недооценил юного противника, полагая, что тот не осмелится сразиться с ним, и то, что крестоносцы захватили Саладина врасплох, и то, что франки действительно умело бились. Балдуин преследовал противника до самого заката. Саладин потерял 90 процентов войска, включая личную охрану из мамлюков, бежал обратно в Египет, по дороге распуская слухи, что битву выиграл он, а не крестоносцы. Но в течение целого года, прежде чем возобновить атаки на франков, Саладин только зализывал раны.

Бесстыжий Ги
Летом 1180 года произошло событие, во многом предопределившее печальную судьбу Иерусалимского королевства. Сибиллу выдали замуж за Ги де Лузиньяна (Guy de Lusignan, 1160–1194), двусмысленного авантюриста, показавшегося Балдуину и его матери Агнессе приличным кандидатом — он был кузеном английского короля Генриха II (1133–1189). К тому времени Балдуин ослеп, не владел конечностями и потому пытался отречься от престола. Но раз за разом попытки найти подходящего кандидата на трон срывались. Подвел и Рейнальд Шатийонский: напал на торговый караван, шедший из Египта в Дамаск, и прямо оскорбил Саладина, захватив во время одного из таких нападений его мать. В 1182 году возмущенный Саладин возобновил атаки на франков, и Балдуин был вынужден назначить Ги де Лузиньяна регентом.
Не прошло и года, как тот покрыл себя позором: когда Ги де Лузиньян присутствовал на свадебных торжествах в Кераке, Саладин напал на замок и осадил его прямо с гостями внутри. Балдуин, собрав оставшиеся физические силы, явился на место и снял осаду, но Ги отказался сражаться с Саладином, и султан просто отправился домой! Такой регент Балдуину не был нужен. Лузиньян удалился с супругой в Ашкалон, а королю так и не удалось добиться их развода.

«Пока он был жив, он всегда побеждал»
До последней секунды своей жизни Балдуин занимался делами Иерусалима. Разочаровавшись в регентах и попытках найти достойного наследника, в 1183 году он назначил своим соправителем пятилетнего племянника, Балдуина Монферратского. В день смерти прокаженный правитель провел последний королевский совет.
Через два года, 4 июля 1187 года Саладин победил крестоносцев и Ги де Лузиньяна, стараниями жены все-таки ставшего иерусалимским королем, при Хаттине. То была смертельная рана, нанесенная Иерусалимскому королевству; а в 1291 году крестоносцы были вовсе изгнаны с Ближнего Востока.
Но память о Балдуине в этом регионе сохранялась долго. В середине XIII века один мусульманин в Дамаске заявил оружейнику короля Людовика IX: «Были времена, когда король Балдуин Иерусалимский, тот, что был прокаженным, побил Саладина, хотя у него было всего 300 воинов против Саладиновых 30 тысяч. Сейчас ваши грехи так велики, что мы гоняем вас по полям, как скот».
Часто задаются вопросом, почему церковь не причислила этого короля-девственника и мученика к лику святых, ведь он сделал очень многое для христианства и вел исключительно праведную жизнь. Ответ прост: Балдуин мало интересовался религией. Даже будучи смертельно больным, он не рассматривал возможность удалиться в монастырь. Это был король-рыцарь, а не король-монах, и определяющими чертами его личности были личное мужество, отвага и гордость. Один хронист записал после его смерти: «Хотя с детства он страдал от проказы, он всеми силами сохранял неприкосновенность границ Иерусалимского королевства и одержал поразительную победу над Саладином при Мон-Жизар. Пока он был жив, он всегда побеждал».

 Отправлено: 09.09.08 19:46. Заголовок: Джейн Грей - "де..

Джейн Грей - "девятидневная королева"
Из книги С.Э. Цветкова "Узники Тауэра"

Генрих VIII умер в 1547 году. Его девятилетний сын Эдуард VI был болезненным ребенком. В начале 1553 года ему было всего пятнадцать лет, но признаки его близкой смерти были уже очевидны.
Спустя несколько дней после его кончины Тауэр принял в свои холодные объятия целое семейное гнездо: президента королевского Совета лорда Джона Дадли, герцога Нортумберленда, его четырех сыновей – Джона Дадли, графа Уорвика, лорда Амброзия Дадли, лорда Роберта Дадли, лорда Гилфорда Дадли и его юную жену, леди Джейн Грей, известную под именем Девятидневной королевы. Ее преступление состояло в ее августейшем происхождении.
В последние дни царствования Эдуарда VI самый глубокий мудрец не мог определить, кто станет его наследником. Во время правления Генриха, сменившего шестерых жен, парламент так часто устраивал, расстраивал и вновь восстанавливал порядок престолонаследия, что обычай и право смешались, и те, кто обладал большими правами по крови, имели как раз меньше прав по закону.
Первый ряд наследников состоял из восьми претендентов – все они были женщины. Ни одна из них не имела бесспорного права на престол, так как две из них были чужестранки, а в отношении остальных имелись сомнения в их законнорожденности.
Прежде всего у Эдуарда VI имелись две сестры – принцесса Мария и принцесса Елизавета – дочери Генриха VIII от первых двух жен, Екатерины Арагонской и Анны Болейн. Однако уже при жизни Генриха VIII актами парламента, королевского Совета и церкви обе принцессы были отстранены от престола и лишены титулов и прав королевских детей, так как их матери были оставлены королем под предлогом нарушения ими супружеской верности. С другой стороны, прежде чем это случилось, Мария официально была провозглашена наследницей престола.
После них наибольшая концентрация королевской крови наблюдалась в жилах леди Фрэнсис Грей, дочери другой английской принцессы Марии, выданной замуж за французского короля Людовика XII. Правда, отцом леди Фрэнсис был не король, умерший в начале медового месяца, а любовник Марии, сэр Чарльз Брэндон, герцог Суффолк. Положение осложнялось тем, что у этого достойного человека в момент венчания с Марией была еще в живых жена, так что законность рождения леди Фрэнсис находилась под вопросом. Сама она пошла по стопам матери, выйдя замуж за сэра Генри Грея, маркиза Дорсета, ставшего благодаря этому браку двоеженцем, ибо в момент нового обручения он еще не развелся со своей прежней женой, леди Екатериной Фиц-Алан. Эта женщина была сестрой графа Арундела, так что новый брак сэра Генри Грея положил начало вражде, которая пресеклась только в тот момент, когда граф Арундел смог любоваться отрубленной головой сэра Генри.
Леди Фрэнсис не желала блистать при дворе и свои права первой придворной дамы передала старшей дочери леди Джейн Грей.
Остальные четверо претенденток находились в значительно большем удалении от престола. Кроме того в Тауэре уже много лет томился Эдуард Кортни. Он был внуком принцессы Екатерины, младшей дочери Эдуарда IV, и, как представитель Йоркского дома, обладал правами на престол. Но про этого молодого человека, которого никто не видал с двенадцатилетнего возраста, все как-то забыли. Его черед придет несколько позднее.
При жизни Эдуарда VI главные придворные группировки сплотились вокруг принцессы Марии и леди Джейн Грей. Мария олицетворяла католицизм и тесный союз с Испанией. Между тем президент королевского Совета сэр Джон Дадли, герцог Нортумберленд, был протестант, как и Джейн Грей. У герцога имелось четверо сыновей, трое из которых были уже женаты. Младшего из них, семнадцатилетнего лорда Гилфорда, герцог прочил в мужья леди Джейн, с тем чтобы когда-нибудь увидеть на престоле своего внука. Леди Джейн подчинилась воле родителей и отдала свою руку лорду Гилфорду. Вслед за тем герцог Нортумберленд добился от Эдуарда VI акта об официальном непризнании прав наследования принцессы Марии Тюдор, Елизаветы Тюдор и леди Фрэнсис Грей.
Из-за этих вот интриг в Тауэре и разыгралась драма двух королев за право носить английскую корону, которая еще ни разу не осеняла женского чела.
Эдуард VI умер в летнюю ночь 6 июля 1553 года, в Гринвичском дворце. Весь следующий день герцог Нортумберленд скрывал факт королевской смерти, чтобы без помех осуществить свой план. Королевский Совет находился в его руках, армия и флот стояли за него (солдаты боготворили герцога за его победы над врагами Англии и благочестие; некоторые даже считали его святым). Он вызвал лондонского мэра Томаса Уайта с отцами города и показал им королевское завещание, передающее престол леди Джейн, под которым они и подписались. Герцог просил их пока не разглашать увиденного и услышанного. Первым делом он желал засадить Марию Тюдор в Тауэр.
За ней было послано, еще когда Эдуард VI находился при последнем издыхании. Теперь она была в двадцати пяти милях от Гринвича – в Гунсдонском замке. Арестовать ее герцог поручил своему сыну, лорду Роберту Дадли, дав ему под начало отряд всадников.
Сам Нортумберленд отправился в свой загородный дом на Темзе, куда привезли леди Джейн с мужем. Съехавшиеся сюда лорды Совета приветствовали ее как королеву, преклонив колени и поцеловав ей руку. Для леди Джейн это была новость; она упала в обморок. Она любила Эдуарда VI как брата, читала ему, молилась вместе с ним – и вот он, оказывается, уже три дня как мертв, а ей ничего не сообщили об этом!
Когда она пришла в себя, Нортумберленд зачитал завещание Эдуарда VI. Первые лорды королевского Совета, Пемброк и Арундел, а за ними и остальные поклялись, что положат жизнь за леди Джейн. Она призвала на помощь Бога и покорилась судьбе.
На другой день, в воскресенье, все оставались на месте. Нортумберленд рассылал гонцов и прокламации и вообще вел себя как лорд-протектор.
Началось девятидневное царствование.
День первый. Солнечным июльским утром леди Джейн в сопровождении лордов на лодках спустилась по реке и вступила в Лондон под звуки пушечного салюта и приветственные крики народа. В три часа пополудни она сошла на берег у Королевской лестницы Тауэра и поднялась в королевские покои. Ее мать, леди Фрэнсис, несла шлейф ее платья, а муж, лорд Гилфорд, шел рядом без шляпы и низко кланялся, когда она удостаивала его вопросом.
Спустя два часа леди Джейн официально была провозглашена королевой. Этому дню не суждено было кончиться мирно. После ужина лорд-казначей маркиз Уинчестер принес ей королевские бриллианты и корону, в которых она должна была короноваться, и попросил примерить их. Леди Джейн лишь взглянула на драгоценности и произнесла: «Хорошо, годится». Тогда лорд-казначей заметил, что надо изготовить вторую корону.
– Для кого? – спросила леди Джейн.
– Для вашего мужа, так как он будет коронован вместе с вами.
Леди Джейн задумалась: у ее мужа не было никаких прав на престол. В это время в комнату вошел сам лорд Гилфорд. Она обратилась к нему с упреком:
– Корона не игрушка для девочек и мальчиков.
Она настаивала на том, что возвести его в королевское достоинство может только парламент. Гилфорд расплакался и выбежал вон. Но через несколько минут он возвратился с матерью и со слезами повторил, что хочет быть королем, а не герцогом. Старая герцогиня повздорила с королевой, но леди Джейн твердо стояла на своем: она не может сделать мужа королем без согласия парламента. Герцогиня увела сына, заявив, что ни за что не оставит своего доброго мальчика у такой неблагодарной жены.
День второй. Дурные вести пришли из восточных графств. Лорд Роберт Дадли никого не застал в Гунсдоне. Граф Арундел, заклятый враг Греев, тайно известил Марию о смерти короля и грозящем ей аресте, и она заперлась в крепком Кенингском замке на реке Вавене, где провозгласила себя королевой и разослала письма, призывая на помощь свой верный народ.
Нортумберленд выслал на помощь лорду Роберту его брата, графа Уорвика, с дополнительными войсками.
День третий. В среду утром, когда лорды заседали с леди Джейн в Совете, было получено известие, что на помощь Марии идут герцог Батский, граф Сассекс и много других лордов и баронов. Рыцари и сквайры, собравшиеся под ее знамена, грозили предать смерти всякого, кто вздумает оспаривать ее права.
Встал вопрос, кому возглавить армию. Граф Арундел обратил свой змеиный взор на герцога Нортумберленда. Кому же, как не ему, знаменитому полководцу? После некоторого колебания герцог подписал свой смертный приговор:
– Хорошо, я пойду в поход, не сомневаясь в вашей верности ее величеству королеве, которую оставляю на ваше попечение.
День четвертый прошел в сборах и приготовлениях к походу.
День пятый. Утром в пятницу герцог Нортумберленд выступил из Лондона с десятью тысячами солдат и блестящим штабом. Горожане, в большинстве своем католики, взирали на все происходящее довольно хмуро. Нортумберленд невольно обронил лорду Грею:
– Народ толпится, чтобы поглазеть на нас, но ни один не крикнет: «Счастливого пути!»
Тем временем Мария переехала из Кенинг-холла во Франклингамский замок, сделав за день больше сорока миль. По дороге она наткнулась на отряд лорда Роберта Дадли и графа Уорвика, но нескольких ее слов было достаточно, чтобы солдаты перешли на ее сторону, и сыновья Нортумберленда должны были искать спасения в бегстве.
День шестой. Мария во Франклингамском замке была торжественно провозглашена королевой. На ее сторону перешел флот, посланный, чтобы помешать ее бегству за границу.
День седьмой. С первыми лучами воскресного солнца дух измены проник в Тауэр. В семь часов все ворота замка были заперты, страже сказали, что пропала печать, но, в сущности, исчез сам лорд-казначей. Только к вечеру его удалось обнаружить и вернуть назад в Тауэр. Пытался бежать и другой член королевского Совета – лорд Пемброк.
День восьмой. Понедельник принес с собой новые несчастья. Семья леди Джейн ссорилась с родственниками ее мужа, а лорд Гилфорд все хныкал, чтобы его сделали королем. В королевском Совете в отсутствие герцога Нортумберленда были также одни неурядицы: лорд-казначей Уинчестер и лорд Пемброк содержались почти на положении узников, Паджет и Арундел уже тайно изменили, лорда Бедфорда подозревали в том же, а лорд Кранмер сохранял верность, но с видом человека, сомневающегося, не поступает ли он дурно.
День девятый. Обнаружилось, что игра окончательно проиграна. Королевский Совет пришел к единому мнению – что следует войти в соглашение с Марией. Лорды оставались в Тауэре только затем, чтобы удобнее предать молодую королеву, которую сами же возвели на престол.
Армия повела себя так же, как лорды-советники. Солдаты Нортумберленда объявили себя приверженцами Марии и вынудили его отступить к Кембриджу. К вечеру в город вошли войска дочери Генриха VIII, и герцог вместе со своими солдатами бросал вверх шапку и кричал «ура!» королеве Марии. Этим он на время купил себе свободу.
Наутро леди Джейн осталась в Тауэре одна. Девятидневное царствование закончилось.
Когда к Тауэру подошел вооруженный отряд с требованием открыть ворота именем королевы Марии, отец леди Джейн, лорд Грей, отдал им ключи и поспешил в покои дочери. Леди Джейн сидела на троне под балдахином.
– Сойди, дочь моя, здесь тебе не место! – горестно воскликнул лорд Грей.
Леди Джейн сошла вниз, ни вздохом, ни слезинкой не выказав своего сожаления, словно давно была готова к низложению.
Герцог Нортумберленд упустил драгоценное время. Если бы, пользуясь временным добродушием своих врагов, он немедленно вскочил на коня и помчался к морю, то, вероятно, без помех добрался бы до Франции. Но он колебался, словно отчаянный игрок, не верящий, что фортуна окончательно отвернулась от него, и все умножающий ставки. Поздно ночью в Кембридж приехал граф Арундел, и все было кончено. Нортумберленд пал к его ногам, прося милости. Арундел холодно заметил:
– Милорд, вам надо было прежде просить милости, а теперь я должен исполнить приказание королевы.
Творец девятидневного царствования был взят под стражу. Вместе с ним арестовали лорда Роберта Дадли, графа Уорвика и других его родственников и знакомых. Все они были заключены в Тауэре, констеблем которого стал лорд Арундел. Нортумберленда поместили в Садовую башню, а графа Уорвика и лорда Гилфорда – в башню Бошана, где они испещрили стены своими надписями. Уорвик вырезал несколько загадочных эмблем, которые, как полагают, означают несчастную судьбу членов его семейства, а его младший брат не мог забыть, что его жена – королева, и коротал долгие часы заключения, вырезая на стене имя леди Джейн.
Что касается самой леди Джейн, то она вместе с двумя своими фрейлинами заняла верхние комнаты в доме Томаса Бриджеса, брата наместника Тауэра, сэра Джона Бриджеса. Она проводила дни в чтении Евангелия, оплакивая печальную судьбу своего отца. К Гилфорду, которого она считала пустым, легкомысленным мальчишкой, низложенная королева относилась довольно равнодушно: она вышла за него по настоянию родителей, знала его всего несколько дней и так и не стала его действительной женой. О себе она совсем не думала. По возрасту она и Гилфорд были одногодки, но девять дней царствования, позволившие леди Джейн заглянуть в тайные глубины человеческих душ, сделали ее значительно старше нытика-мужа.
Мария взошла на престол, и ее торжество стало торжеством Испании, которая ее поддерживала. Главным советником новой королевы сделался Ренард, посол императора Священной Римской империи и короля Испании Карла V. Лорды королевского Совета имели, по сути, лишь совещательный голос. Поэтому судьбы узников Тауэра взвешивались не на английских, а на испанских весах.
Герцог Нортумберленд, граф Уорвик и их сторонники были приговорены к смерти. Казнь герцога была назначена на 21 августа 1553 года. В этот день эшафот был возведен, войска расставлены на улицах, палач ожидал своей жертвы. Однако Нортумберленд неожиданно заявил, что хочет умереть католиком. Казнь пришлось отсрочить. Послали за патером и приготовили алтарь в церкви святого Петра. Герцога провели мимо окон леди Джейн, и она с грустью проводила взглядом героя стольких битв, который купил себе несколько часов жизни ценой вероотступничества.
Узнав о поступке отца, граф Уорвик также призвал патера. Мария, вероятно, пощадила бы новообращенных католиков, но Ренард и слышать не хотел о помиловании. На другой день отец и сын были казнены на Башенной горе. Тела их погребли по католическому обряду.
Поступок Нортумберленда и Уорвика не давал покоя леди Джейн. Через несколько дней она спустилась вниз из своей комнаты и застала у сэра Томаса Бриджеса одного лондонца. Она попросила позволения отобедать с ними и получила согласие.
– Скажите, пожалуйста, служат ли в Лондоне католические обедни? – спросила леди Джейн немного времени спустя.
– Еще бы, во многих местах.
– Неужели? – произнесла она с тяжелым вздохом. – Впрочем, это не так странно, как неожиданное обращение герцога. Кто бы мог этого от него ожидать?
– Возможно, он надеялся заслужить себе прощение, – заметил сэр Томас.
– Прощение? – вспыхнула леди Джейн. – Увы, он навлек на меня и на мою семью эти несчастья. Вы говорите, что он надеялся отступничеством спасти себе жизнь. Как можно было надеяться на прощение ему, прямо восставшему против королевы?!
Она была прекрасна в эту минуту, и ее собеседники смотрели на нее с невольным восхищением.
– Впрочем, – добавила она, словно отвечая сама себе на мучивший ее вопрос, – чего и хотят от него? Как грешна была его жизнь, так грешна была и его смерть! Молю Бога, чтобы ни я и никто из моих друзей не умер подобным образом. Господи, помилуй нас! Ты говоришь: «Кто постыдится Меня перед людьми, того Я не признаю в царстве Отца Моего».
С этими словами она поблагодарила сэра Томаса и его гостя за компанию и ушла к себе.
Несмотря на ее горячую молитву, все родственники и приверженцы леди Джейн мало-помалу перешли в католичество. Лорд Роберт Дадли и лорд Гилфорд ежедневно присутствовали при католическом богослужении в церкви св. Петра. Всем этим узникам оказывали различные послабления.
К леди Джейн также посылали патера. Но безуспешные попытки обратить ее в католичество были прерваны грозными событиями в Кенте. [Кентское восстание]
Смертный приговор Джейн Грей был давно вынесен и только на время отсрочен.
Прошло семь месяцев с момента окончания ее девятидневного царствования. Ее сторонники один за другим сложили голову на плахе, и при дворе никто даже шепотом не смел называть ее имени. Но Мария ни на минуту не забывала о своей сопернице, вернее, о ее душе.
Накануне страстной среды 1554 года к узнице пришел отец Феккенгем, духовник королевы, вестминстерский аббат и декан собора Святого Павла. Как богослов, он был весьма искушен в божественных материях, но в остальном отец Феккенгем был довольно грубоват и прямолинеен. В его глазах леди Джейн выглядела человеком, легкомысленно осудившим свою душу на вечную погибель, поэтому он без всякой задней мысли посвятил те немногие часы, которые ей оставалось жить, на нравственную пытку грешницы.
Объявив узнице смертный приговор, отец Феккенгем был поражен грустной и спокойной улыбкой, появившейся на лице леди Джейн; аббат нашел это неестественным и даже нерелигиозным. Он стал говорить о греховности человека, спасении души, необходимости раскаяния, но, к своему удивлению, обнаружил грешницу в полном ладу с ее совестью, примиренной с Богом и людьми. Кротко и терпеливо выслушав отца Феккенгема, леди Джейн заключила богословский спор просьбой позволить ей провести оставшиеся часы в молитве. Аббат увидел, что одним днем тут не обойдешься, и решил добиться отсрочки казни, назначенной на пятницу. Мария после некоторых колебаний уступила.
Леди Джейн вторично приняла отца Феккенгема с холодком; казалось, что принесенная им новость огорчила ее. Она сказала ему, что хочет умереть и просит только оставить ее одну.
Узнав о результатах нового посещения узницы, королева в гневе приказала немедленно изготовить указ о казни Джейн Грей в понедельник и тут же подписала его. В комнату леди Джейн ворвалась толпа монахов и священников, которые оказались самыми жестокими ее мучителями, ибо они не оставляли ее одну ни на минуту до самой смерти. Но все богословские доводы о необходимости принять католичество разбивались о непреклонную решимость леди Джейн умереть в той вере, в которой она родилась.
В промежутке между этими беседами она присела за стол и написала последнее письмо отцу, закончив его следующими словами: «Итак, отец, ты знаешь теперь мое положение: я накануне смерти. Тебе это может показаться грустным, но для меня всегда было желанным концом покинуть эту юдоль печали и вознестись к небесному престолу Господа нашего Иисуса Христа. Да сохранит тебе Господь непреклонной веру в Него (если дочь может писать так к отцу), и тогда мы свидимся на небесах».
В воскресенье Гилфорд, который должен был умереть вместе с ней, просил у нее последнего свидания, но она уклонилась от встречи с ним и только послала ему записку, умоляя быть «бодрым духом». Быть может, ее слова подействовали на Гилфорда, ибо дальнейшие удары судьбы он перенес как подобает мужчине.
В понедельник леди Джейн проснулась на рассвете от стука молотков под ее окнами – это рабочие возводили эшафот. Подойдя к окну, она увидела в саду стройные ряды стрелков и копьеносцев. Тогда она присела на стул и начала спокойно ждать. Через час за окном раздался стук колес по мостовой – погребальная телега увозила тело ее мужа. Леди Джейн встала и послала ему вслед последнее «прости».
Наконец наместник Джон Бриджес и отец Феккенгем пришли за ней. Обе ее фрейлины громко рыдали и едва волочили ноги. Но леди Джейн, одетая в черное платье, с молитвенником в руках, твердым шагом двинулась навстречу смерти. Пройдя по лужайке мимо солдат, она поднялась на эшафот и сказала:
– Добрые люди, я пришла сюда умереть. Заговор против ее величества королевы был беззаконным делом. Но не ради меня оно совершено, я этого не желала. Торжественно свидетельствую, что я невиновна перед Богом и в настоящий час перед лицом всех вас, добрых христиан. – Она немного подумала и добавила: – Прошу всех вас быть свидетелями, что я умираю истинной христианкой. А теперь, добрые люди, в последнюю минуту моей жизни не оставьте меня вашими молитвами.
Леди Джейн опустилась на колени и спросила отца Феккенгема, может ли она пропеть псалом. Аббат пробормотал: «Да». Тогда внятным голосом она произнесла возвышенные слова псалма: «Помилуй мя, Господи, по великой милости Твоей, по множеству щедрот Твоих очисти мя от беззаконий моих!» Потом она встала, сняла перчатки и платок и отдала их одной из фрейлин, а молитвенник – Тому Бриджесу. Когда она расстегивала платье, палач хотел помочь ей, но она отстранила его и сама завязала глаза белым платком. Палач преклонил перед ней колени, прося прощения, и она, прошептав ему несколько слов, громко сказала:
– Прошу вас, кончайте скорее.
Опустившись на колени, она стала отыскивать руками плаху. Один из стоявших рядом священников взял ее руки и положил куда следовало. Тогда леди Джейн опустила на плаху голову и произнесла:
– Господи, в руки Твои предаю дух мой!


П.И. Деларош, "Казнь леди Джейн Грей", 1834

 Отправлено: 30.09.08 02:07. Заголовок: Герцог де Бофор htt..

Герцог де Бофор



Франсуа де Бурбон-Вандом, герцог де Бофор, родился 16 января 1616 года. Его отцом был Сезар (Цезарь) де Вандом, сын Генриха IV и Габриэли д'Эстре, матерью - Франсуаза де Лоррен (Франсуаза Лотарингская). Франсуа был вторым из трех детей Сезара и его супруги: у него был старший брат Луи и младшая сестра Елизавета. В отличие от так и не женившегося Франсуа, Луи и Елизавета сделали удачные партии. Женой Луи была Лаура Манчини, племянница кардинала Мазарини, супругом Елизаветы - Карло-Амедео Савойский, герцог Немур. Сам Франсуа, как уже было сказано, так и не женился, однако в течение многих лет находился в связи с герцогиней де Монбазон и герцогиней де Лонгвиль.

В своей первой военной кампании Франсуа принял участие в возрасте всего 12 лет, и это был поход против Савойи, во время которого он отличился, в частности, при осаде Корби, Эсдена и Арраса.

В 1643 году герцог возглавил оппозицию кардиналу Мазарини ("Заговор высокомерных"), и по приказу Анны Австрийской был заточен в Венсенский замок, откуда бежал пять лет спустя (для читающих по-французски: http://runes.gascogne.free.fr/3m/beaufort.htm). В этом ему помогла герцогиня де Монбазон (внимание: не герцогиня де Шеврез, а ее мачеха, вторая жена герцога де Рогана, бывшая на десять лет моложе его дочери). Вообще побег герцога у Дюма описан с большой долей соответствия исторической правде, и нарисованный Дюма портрет весьма верен (включая прославленные оговорки герцога). После побега герцог де Бофор скрывался сначала в замке Шенонсо, потом в Вандоме. В 1649 году герцог играл заметную роль в событиях Фронды, и был прозван парижанами "королем рынков".

В 1653 году герцог де Бофор примирился с короной и вернулся в армию. Он получил должность главы и суперинтенданта флота, с 1662 года командовал французским флотом на Средиземном море. В 1664 году он предпринял поход в Алжир, против берберийских пиратов, во главе армии из 6 000 (по другим данным - 8 000) солдат, которыми также командовал граф де Гадань; 23 июля французы овладели крепостью Джиджелли, практически без единого выстрела (не могу не процитировать Сэмюэля Пеписа, который записал в своем дневнике: "They have taken the Fort of Gigery, wherein were five men and three guns, which makes the whole story of the King of France’s policy and power to be laughed at."), и начали возводить укрепления на берегу.


("На утро, - сообщал секретарь герцога, - монсеньер герцог назначил атаку. Нормандский и пикардийский полки заняли позицию среди серых скал у подножия горного склона, на котором высятся бастионы Джиджелли..."
"Виконт де Бражелон", глава "Реляция"
Достаточно аккуратное описание, если не считать, что компанию Нормандскому полку составляет не Пикардийский, а вовсе даже Наваррский.)

Поскольку это нас касается близко, сделаю небольшое отступление и поясню, зачем Франции вообще понадобился Джиджелли (за исключением желания сравняться с Испанией, владевшей на марокканском побережье крепостями Сеута и Мелилья). Джиджелли в течение всего 16 и доброй половины 17 века был базой пиратов, весьма досаждавших не только Франции. В 1663 году адмирал Дюкесн и инженер Клервиль предложили сделать Джиджелли постоянной базой военного флота для кораблей, высылаемых против пиратов. Это предложение было принято. Дальнейшее нам известно, в том числе от Дюма. Разумеется, затея была с самого начала не вполне адекватная: ну, сравните, например, расстояние между Гибралтаром и Сеутой и между Тулоном и Джиджелли...

Чего Дюма нам не сообщает, так это того, что французы удерживали Джиджелли каких-то три месяца: уже в октябре вспыхнувшее восстание вынудило их оставить город. Алжирцам помогла, между прочим, распря между Бофором и Гаданем; пока французы выясняли отношения, они успели установить пушки. Результат был печален: французы с трудом унесли ноги, потеряв при отступлении около 2 000 человек. Это произошло 31 октября.

Эта военная неудача была усугублена тем, что при возвращении в Тулон флот попал в бурю, и почти весь Пикардийский полк погиб при крушении кораблей. Маркиза де Севинье упоминает о недовольстве, которое провал похода вызвал в Париже; против графа де Гаданя, командовавшего отрядом в Джиджелли, хотели даже возбудить процесс за то, что он "недостаточно хорошо защищался". Далее маркиза прибавляет: "Однако, все убеждены, что он не мог поступить по-другому".

Но в марте следующего, 1665, года флот под командованием Бофора одержал убедительную победу над алжирскими силами при Голетте, в Тунисе. Четыре обычных корабля и два корабля огневой поддержки сумели потопить 46 (или 48) алжирских.

В последующие четыре года средиземноморский флот под командованием герцога занимался тем же: преследованием пиратов. В 1669 году Людовик XIV принял решение послать герцога де Бофора и его корабли на Крит, уже почти полностью захваченный турками; последним оплотом христиан оставалась Кандия (современный Ираклион). С вашего позволения, я скромно отступлю в сторону и предоставлю слово Александру Дюма-отцу, ибо именно он как никто поведал о судьбе герцога.

В это время ушел со сцены один из тех, кто играл главные роли во Фронде. Мы говорим о генерал-адмирале Франции, герцоге де Бофоре. Он был послан Луи XIV на помощь Кандии, которую осаждали турки. Чтобы не поссориться с турецким султаном, французский король распорядился выставить на своих кораблях флаг его святейшества, и под командой де Бофора флот вышел из Тулона 5 июня 1669 года и при прекрасной погоде направился к Морее. Налетевший шквал переломил мачты на фрегате "Сирена", однако 17 июня эскадра благополучно встретила около Морейского мыса 14 венецианских кораблей с лошадьми, предназначенными для французской кавалерии. Подойдя к берегам Кипра, эскадра стала на рейде у стен города. Турки владели всем островом, кроме главного города. Прибыв к берегам этого, тогда еще принадлежавшего христианам острова, Ахмет-паша рассказал о его будущем покорении в притче. Бросив свою саблю на середину широкого ковра, он предложил:
- Кто достанет мою саблю, не ступая на ковер?
Так как сабля лежала посередине, то никто и не пытался это сделать. Ахмет-паша начал сворачивать ковер, пока сабля не оказалась на таком расстоянии, что ее можно было достать рукой, и тут, взяв саблю, паша наступил ногой на ковер и сказал:
- Вот так я шаг за шагом покорю со временем Кипр!
С наступлением ночи герцог де Бофор с высшими офицерами направился к де Сент-Андре Монбрену, коменданту крепости. Город представлял собой кучу развалин.
Свидание между генерал-адмиралом и маркизом де Сент-Андре имело принципиальное значение, поскольку никто в Европе не мог и представить себе, в какое состояние неверные привели Кандию. Посланник, просивший помощи у Франции, утверждал, что крепость защищает гарнизон в 12 000, между тем как их оставалось едва ли 2500 человек. Пришедшая скромная помощь могла только ограничиться тем, что, засев в городе, стараться противостоять осаде. Однако честь французского флага требовала сражения, поэтому было решено начать атаку ночью с 24 на 25 июня.
В 3 часа утра Дампьер начал наступление; его солдаты нашли турецких солдат погруженными в сон, и казалось, победа
близка, но, обратившись в бегство, турки подожгли несколько пороховых мин, которые взорвались в рядах наступающих.
Разнесся слух, что везде подведены подкопы, что все скоро взлетит на воздух, и панический страх овладел солдатами. Бофор и Навайль увидели бегство солдат, устремлявшихся с поля боя с криками "Спасайся, кто может!" - И с находившимися при них людьми попытались остановить бегущих, поражая их ударами своих шпаг и криками "Стой!", но ничто не помогало.
Страх был так велик, что отступающие увлекли в бегство свежие войска.
Герцог де Бофор не мог, подобно другим, обратиться в бегство. Среди общей ретирады он собрал около себя несколько
благородных людей и, подняв шпагу, сказал:
- Господа! Пойдемте, докажем всем, что есть еще во Франции люди, которые если не умеют победить, то умеют умереть!
С этими словами герцог бросился в ряды турок и тем кончилось его поприще. Никто после этого не видел де Бофора и
ничего о нем не слышал - он пропал без вести.
("Век Людовика XIV")

Поскольку тело герцога так и не было найдено, в последовавшие годы появились слухи, что именно он был "Человеком в железной маске". Однако эта версия, равно как и другие, не получила ни четкого подтверждения, ни однозначного опровержения...

Еще два изображения герцога:

 Отправлено: 30.09.08 19:39. Заголовок: Неугомонная личность..

Неугомонная личность:)
Когда человек пропадает без вести, такое странное чувство, что он не погиб. И все же в историю о железной маске не верю -полагаю, все было гораздо прозаичнее:(
Anna de Montauban, как всегда большущий респект за рассказ и портреты!

 Отправлено: 30.09.08 19:51. Заголовок: Рике, благодарю! :sm..

Рике, благодарю!

Рике пишет:

цитата:

Неугомонная личность:)

За что я и люблю этот образ у Дюма - он очень живой и непосредственный. Что в "ДЛС" (одна сцена с повешением рака чего стоит! ), что в "Виконте". И при этом он человек очень чуткий - вспомните, как он пару раз "просчитывает" чувства Атоса и Рауля...

Рике пишет:

цитата:

Когда человек пропадает без вести, такое странное чувство, что он не погиб. И все же в историю о железной маске не верю -полагаю, все было гораздо прозаичнее:(

И намного печальнее :(

 Отправлено: 06.02.09 00:53. Заголовок: Русская роза На зем..

Русская роза

На земле русской распускаются порой удивительно благоуханные розы. Жизнь их кратка, но наполнена благородством помыслов и дел.

Такою розою назвал когда-то Виктор Гюго изумительную русскую женщину – баронессу Юлию Петровну Вревскую. Женственная, грациозная, отличавшаяся необыкновенною добротой и милостью, она была так непохожа на великосветских львиц, окружавших ее.

Дочь генерал-лейтенанта П.Е. Варпаховского, прекрасно образованная барышня, в 16 лет она была отдана замуж за барона И.А. Вревского. Супруг был старше на 28 лет, отличался суровостью и страстною отвагой в бою, за что получил чин генерал-лейтенанта, в юности дружил с М.Ю. Лермонтовым.

Вероятно, Вревский напоминал Юлии отца. Разница в возрасте не смутила ее. Она была преданна мужу, хотя не в полной мере познала счастье семейной жизни: всего через год генерал был ранен при штурме лезгинской крепости и скончался. Потрясение было столь сильно, что у баронессы случились преждевременные роды. Ребенок появился мертвым.

Вдова покинула Ставрополь, где узнала столько горя, и переехала в Петербург. Столица встретила ее благосклонно. Императрица приблизила Вревскую к своей особе, назначив место фрейлины. Ее любили, даже обожали. Ей завидовали и не понимали тоску по действиям, по самой возможности выразить себя в полной мере.

Она была пленительно хороша и столь же великодушна, за что получила прозвище «милой чудачки». Только приехав в Петербург, она выпросила для внебрачных детей своего мужа баронский титул и отказалась от части наследства в их пользу. Ни о ком Юлия Петровна не отзывалась дурно, напротив, стремилась выявить лучшие стороны человека.

Десять лет придворной жизни пронеслись, не оставив значительного следа в душе Юлии Петровны. Путешествия по Европе, светские рауты, сплетни – этого было мало душе, жаждавшей подвига.

«… вечного ничего нет, кроме вечного, тупого ожидания до гробовой доски чего-то лучшего и неведомого», - писала Вревская.

В 1873 года в одном из столичных салонов состоялось долгожданное знакомство баронессы с И.С. Тургеневым, романами которого зачитывалась наша героиня. Эта встреча стала началом большой сердечной дружбы. Многое единило писателя со светской дамой – одиночество, недостаток душевного тепла, стремление к высокому и огромная любовь ко всему родному, русскому.

Иван Сергеевич был влюблен в баронессу, но многие препятствия стояли на пути этого чувства: его связывали жестокими путами отношения с Полиной Виардо, ее – метания не нашедшей еще себя души. Или обстоятельство иного толку.

Длинные письма, встречи в Петербурге, краткие пять дней, в которые Юлия Петровна гостила в Спасском – все это сблизило их, но не позволило перейти черту. Если бы они встретились «молодыми, неискушенными – и главное – свободными людьми…». Иван Сергеевич оборвал эту фразу из письма к ней.

Судьба баронессы Вревской была схожа (быть может, неожиданно для самого Тургенева) с историей одной из лучших его героинь – Еленой Стаховой из романа «Накануне». Написанный за двенадцать лет до их знакомства, роман словно предопределил судьбу Юлии Петровны. Натура деятельная, горящая и не видевшая выхода своим устремлениям в аристократических кругах Петербурга, она продала орловское имение и на вырученные средства организовала отряд сестер милосердия, в составе которого отправилась в 1877 году в Болгарию. Балканы были охвачены огнем. Война, безжалостная и кровавая, ужасала. Отнюдь не парадную ее сторону увидела блистательная баронесса. Но смысл жизни был обретен: помогать, сколько хватит сил и храбрости, делу освобождения. «Это было прекрасное, неописанно доброе существо», - вспоминал о своем друге Тургенев.

Она работала до изнеможения. Брезгливость и отвращения были чужды сестре Юлии. Опасности войны не останавливали бесстрашную женщину. Было и одно, тайное, чувство, которое поддерживало ее дух. Ни словом не обмолвилась о нем Юлия Петровна, да и история почти не оставила свидетельств, однако…

Встреча Елены Стаховой и Димитрия Инсарова, описанная Тургеневым в «Накануне» состоялась спустя четверть века в Петербурге: болгарин Стефан Грозев был патриотом, ратовавшим за освобождение своей родины от турецкого ига. Он олицетворял непреклонную волю к борьбе с турецкими поработителями. Баронесса полюбила его не как друг, но как женщина. Состоялось тайное венчание.

Увы, ее счастью вновь не суждено было продлиться долго. Смерть непреодолимою, суровою чертой вновь разделила ее жизнь. Грозев погиб.

«Фанатически готовая на самопожертвование», сестра Юлия ходила за больными и ранеными. Путь ее был искренен. Она работала исступленно: никакой бравады, ничего показного – лишь осознание сопричастности «делу». Во много крат ниже ставила она свой труд, нежели безропотный, полный лишений героизм русских солдат.

Письма ее родным прямы и кратки. В них нет отстраненных размышлений, они – неприкрытая правда, летопись подвига, который сама она таковым не считала.

Болезнь настигла Юлию Петровну в январе 1878 года – он одного из солдат она заразилась сыпным тифом. Менее чем через две недели ее не стало.

Раненые сами копали ее могилу и несли гроб. Хозяйка дома, где квартировала Вревская, покрыла покойницу ковром цветущей герани. Велика была скорбь всех, кто знал сестру Юлию, ее мягкую, преданную доброту и заботу.

Светлая, великая душа ее более не принадлежала этому миру. Памяти Юлии Петровны посвятил одно из своих «Стихотворений в прозе» Иван Сергеевич Тургенев.

«Нежное кроткое сердце… и такая жажда жертвы!.. - писал он. – Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда – и теперь, конечно не узнает».

Увы, узнать этого не суждено, но история баронессы Юлии Петровны Вревской сохраняется чудесным цветком. И прикоснувшийся к ней не останется прежним ни помыслами, ни самим сердцем.



P.S. 5 февраля 1878 года - ровно 131 год назад - не стало этого замечательно красивого человека, о котором мы знаем так мало. Возможно, написанное мною - ошибка, поэтический образ, который был создан временем. Но он ценен, как ценно все высокое, отмеченное печатью восторженного и благородного порыва.

 Отправлено: 06.02.09 09:38. Заголовок: Ой, люблю Юлию Петро..

Ой, люблю Юлию Петровну!
Мне в школе достались в приз "Стихотворения в прозе" Тургенева. Читая "Памяти Ю.П. Вревской", постоянно задавалась вопросом, кто была эта женщина.
"Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу — хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.
Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу! "

 Отправлено: 06.02.09 09:46. Заголовок: Рике , да, интересне..

Рике , да, интереснейшая личность. А особенно интересна ее судьба, когда увлекаешься историей жизни Тургенева. Ты не читала роман-альбом Марины Кретовой "Юлия Вревская", изданный в 1998 году? С большою душой написанная книга, хотя там иной взгляд на тайное замужество баронессы.

P.S. Отличный приз!